К этому миру московских средней руки барышень «с влюблениями разными и ленточками и со всей поэзией и глупостью молодости» прикоснулась исключительная по своей сложности натура Льва Толстого. И эта встреча имела самые серьезные последствия для всей жизни великого писателя.
1
В один майский день 1856 года к даче доктора Берса в Покровском-Глебове подъехала коляска. Трое почетных гостей появились на веранде: «дядя Костя» — Иславин (брат хозяйки дома), барон Менгден и офицер граф Лев Толстой. Неожиданный приезд произвел маленький переполох. Обед давно кончился, прислуга отпущена была в церковь, а гости оказались голодны. Хорошенькие дочери доктора Берса суетились, получив от величественной и спокойной матери разрешение накрыть на стол, подать оставшиеся кушанья и прислуживать гостям. Две старшие девочки — тринадцатилетняя Лиза и двенадцатилетняя Соня — в восторге от непривычного дела — весело бегали и хлопотали. Маленькая десятилетняя Таня чуть не плакала: сестры решительно устраняли ее от интересной «игры».
После обеда хозяин дома оживленно расспрашивал графа Толстого про войну и Севастополь. Зашла речь о Севастопольской песне, приписанной Толстому. Она причиняла ему в Петербурге большие неприятности.
Все хотели ее слышать. Иславин сел за рояль и заиграл ритурнель. Толстой отказывался. Тогда появилась на сцену маленькая Танечка, уже проявлявшая замечательную музыкальность. Ей сказали слова первых куплетов, и Лев Николаевич, смеясь, принялся петь в компании десятилетней девочки. Много говорили о «Детстве» и «Отрочестве». Перебирали действующих лиц обоих рассказов. Все это было так близко обеим семьям… Девочки внимательно слушали семейные комментарии к произведениям, которые они уже знали и любили.
Потом гуляли. И «почетные» гости школьничали и играли в чехарду…
Вечером в Москве Толстой писал в своем дневнике: «С Костенькой обедали у Любочки Берс. Дети нам прислуживали; что за милые, веселые девочки».
2
В последующие годы Лев Николаевич редко бывал в семье доктора Берса.
Но вот летом 1861 года он вернулся в Россию из второй поездки за границу. Несмотря на массу работы, он вырывался иногда из деревни в Москву. Попав как-то к Берсам, он был поражен переменою, которую нашел у них: «милые девочки» выросли в красивых барышень. Две старшие уже сдали свои экзамены, носили длинные платья, переменили прическу, выезжали. Лев Николаевич заинтересовался ими и стал часто бывать в доме. Он приезжал днем, вечером, к обеду и сразу сумел сделаться своим человеком. С серьезной Лизой он беседовал о литературе, задавал ей темы статей для ребят своей школы. («О Лютере», «О Магомете»), которые впоследствии напечатал в приложениях к своему журналу. С сентиментальной Соней Толстой играл в четыре руки, сидел с ней за шахматами, одушевленно рассказывал про своих любимых учеников. С «чертенком — Татьянчиком» он школьничал, сажал себе на спину и возил по комнатам; задавал задачи, заставлял говорить стихи. Иногда он собирал всех (гостей и домашних) вокруг рояля, учил их петь романсы и молитвы… Он выделял особенно голос молоденькой Тани (ей шел пятнадцатый год), часто аккомпанировал, возил ноты и называл «madame Viardo» — или, ввиду ее всегдашней жизнерадостности — «праздничная».
Иногда Лев Николаевич импровизировал сюжеты маленьких опер и заставлял молодежь подбирать слова («чем непонятнее — тем лучше») и петь на знакомые всем мотивы.
Раз он принес с собою повесть Тургенева «Первая любовь» и, прекрасно прочитав ее вслух, в назидание девицам сказал: «Любовь шестнадцатилетнего сына, юноши, и была настоящей любовью, которую переживает человек лишь раз в жизни, а любовь отца — это мерзость и разврат».
Он затевал большие прогулки, часами показывал московские достопримечательности и доводил молодежь до полного изнеможения.
Иногда он пробирался в детскую или кухню, болтал с прислугой и очень скоро сделался общим любимцем.
Частые посещения Толстого вызывали толки. Говорили, что он женится на старшей из сестер — Лизе. Рассказывали, что он заметил как-то своей сестре: «Если женюсь, так на одной из Берс».
— Ну вот, и женись на Лизе, — отвечала графиня, — прекрасная жена будет: солидная, сериозная, воспитанная.
Эти разговоры дошли до семьи Берсов. Конечно, родители и не мечтали ни о чем лучшем. Их дочь — бесприданница — могла стать графиней, женою состоятельного помещика, знаменитого писателя. Особенно желала этого брака мать, очень дружившая с сестрою Льва Николаевича.
Болтовня и сплетни как бы разбудили холодную и спокойную Лизу ото сна. Она предалась мечтам, стала внимательнее к своей наружности, и мало-помалу ее твердо убедили окружающие, что «le comte» (так называли в семье Берсов Толстого) — без памяти влюблен в нее.
А Лев Николаевич, чувствуя создававшуюся около него атмосферу, как бы обязывавшую его к определенным действиям, начинал тяготиться этим и писал в своем дневнике 1861 года (6 мая): «День у Берсов приятный, но на Лизе не смею жениться», и позднее (22 сентября): «Лиза Берс искушает меня; но этого не будет. Один расчет недостаточен, а чувства нет».
Гораздо больше влекли его к себе младшие сестры — полные жизни и молодого задора. Но «Татьянчик» была еще ребенком. Зато Софья Андреевна положительно тянула его к себе. Она хорошела с каждым днем. Ее поклонник Поливанов, «невестой» которого она себя считала, был уже офицером и работал в военной академии в Петербурге. Она скучала по нем, плакала, жадно читала письма, которые присылал он ее младшей сестре… Но с некоторых пор ее женский инстинкт говорил ей, что «le comte» все больше и больше интересуется именно ею. Перед открывавшимися блестящими перспективами память о молоденьком офицерике бледнела и гасла. Правда, он знал ее с детства и любил такою, какая она была. А графа Толстого надо было еще завоевать… И на высоте его вкусов так трудно держаться!.. К тому же ее мучила неизвестность, неопределенность: а вдруг она ошибается, и общая уверенность, что Толстой ухаживает за ее сестрой, окажется справедливой?..
Она мучилась. Но женское самолюбие и гордые мечты брали свое. Осторожно привлекая к себе графа то сентиментальной задумчивостью, то резвостью, прямотой и живостью, она сама поддавалась чувству и уже почти готова была сознаться себе, что любит не Поливанова, а Толстого.
В феврале 1862 года Лев Николаевич чувствовал уже, что он «почти влюбился». Как близки были в ту пору отношения его к семейству Берс, показывает такой случай. С некоторых пор Толстой овладел влечениями своими к азартным играм, но временами потухший огонь вспыхивал с прежней силой. Однажды он встретился в клубе с заезжим офицером и проиграл ему 1000 рублей на китайском биллиарде. Платить нужно было в течение 24-х часов. Денег не было. Толстой бросился к издателю «Русского Вестника» Каткову и продал ему за 1000 рублей еще неотделанную и неоконченную повесть «Казаки». Он рассказал об этом в семье Берсов. Все нашли, что он продешевил. Тогда Лев Николаевич должен был признаться в проигрыше. Молодые девушки убежали к себе в комнату и горько плакали о поступке «comte'a».
