изрекать: «Для меня существует всего две разновидности женщин — богини и подстилки». При этом с настоящими подстилками ему всегда было скучно, а любую другую, лишь только заподозрив, что она чувствует себя слишком уж богиней, он всеми силами старался превратить в подстилку. Такой вот странный парадокс — порождение великого множества комплексов, этих неизменных дыр восприятия.
Время от времени он говорил Фернанде:
— Не думай, что я привяжусь к тебе навсегда. Я дорожу своей независимостью.
А она каждый раз отвечала ему:
— Я тоже.
И улыбка тут же сходила с его лица. Он страдал от ревности, но это была ревность собственника, не допускавшего и мысли, что его любимой игрушкой может играть кто-то другой. Вот говорят, что женщина ревнует, потому что недостаточно любит себя, а мужчина — потому что слишком любит себя самого. Это точно про Пикассо. Похоже, что он и влюбился в Фернанду из одной только ревности.
Позднее Фернанда призналась, что Пикассо заставлял ее жить, как затворницу. Собственно, так оно и было. Паталогически ревнивый художник обзавелся надежным замком и, уходя, всякий раз запирал ее снаружи. В результате Фернанда могла неделями не выходить на улицу, а однажды она осталась под замком на целых два месяца. Что это было, если не своеобразное сексуальное рабство? Но оно до поры до времени устраивало обе стороны. К тому же Фернанда умудрилась каким-то образом завести отношения с Роже Карлом, а потом с умным и приятным художником Убальдо Оппи из Болоньи, который был на восемь лет младше ее. Этот человек был подлинным атлетом, и человеческое тело изучал, наподобие греческих скульпторов, в гимнастических залах. Он был высоким и мускулистым брюнетом с моложавым лицом, на котором Фернанда успела разглядеть задиристое, почти мальчишеское выражение. Он практически во всем был непохож на Пикассо.
* * *
Догадавшись о появлении Марселлы Юмбер, Фернанда призадумалась. Она понимала, что ни один из начинающих художников не будет способен обеспечить ей такую роскошную, как ей казалось, жизнь, какую давал ей Пикассо. Но в то же время она безумно жаждала близости с не таким экстравагантным, но таким привлекательным Убальдо… Она не считала себя предательницей. До поры до времени это был ее секрет, но никак не ложь. Она молчала. Но лгать — не лгала. Или почти не лгала, ведь очень трудно жить, когда лжешь. Проще иметь тайны.
Пикассо отвечал ей тем же… Он тоже молчал. Тогда она придумала ход, который показался ей гениальным: она почти демонстративно убежала к Убальдо и спешно принялась с бешеным темпераментом удовлетворять свою страсть, ожидая громовых ударов в дверь и появления распаленного столь характерной для него ревностью Пикассо. Ведь он обязательно должен был примчаться, чтобы попытаться вернуть ее домой. И она, само собой, обязательно вернулась бы…
Однако ожидание затянулось сверх всякой меры, и, в конце концов, Фернанда поняла, что ее старая как мир уловка завершилась полным провалом. Пикассо после ее ухода лишь вздохнул с облегчением и… перевез к себе домой Марселлу, его дорогую Куколку.
Эту историю можно было бы назвать гротескной, не обойдись она Фернанде так дорого. Не то чтобы она умирала с горя… Вовсе нет… Однако Убальдо ей вдруг моментально надоел. Не зря же народная мудрость гласит: «Избавиться от любовника очень просто — достаточно выйти за него замуж». И что самое смешное — они и в самом деле поженились в 1912 году, но он оказался явно слабоват. Не в физическом смысле, конечно. С этой точки зрения у него как раз все было в полном порядке. Просто денег у него никогда не было, не говоря уже о каком-то особом таланте.
Поняв, что возврата к Пикассо не будет, Фернанда бросила Убальдо и разыскала своего прежнего «ужасно милого» Роже Карла. За него она вышла замуж в 1918 году. Он был чудаковатым малым, но вполне надежным. И она прожила с ним 20 лет. Конечно, их отношения были фарсом, но фарсом, не бросавшимся в глаза, и они находились вместе аж до 1938 года. Но все это не принесло Фернанде счастья. В конечном итоге она так и не смогла найти «своего» мужчину и закончила свои дни в бедности и одиночестве. После похорон в ее квартирке обнаружили шкатулку для драгоценностей, в которой лежало лишь зеркальце в форме сердца. До своего последнего дня, а умерла она 20 января 1966 года, она любила неистового Пикассо, а это был его подарок.
* * *
Относительно недавно в Великобритании вышла книга «Любить Пикассо: личный дневник Фернанды Оливье», полная пикантнейших подробностей о взаимоотношениях гениального художника и первой женщины, с которой он начал жить «одной семьей».
Ставший очень богатым Пикассо оставил бывшую возлюбленную без гроша. Впрочем, нищета не была для нее самым тяжелым испытанием — к ней она привыкла. Совершенно невыносимым для женского самолюбия оказалось то, что, как выражается Карлос Рохас, «она не разделила с ним достатка». Тогда-то «прекрасная Фернанда» и решила написать полные ностальгии воспоминания о годах, проведенных в обществе Пикассо. Она надеялась, что их скандальное содержание привлечет к ней внимание и позволит заработать на жизнь.
Летом 1930 года выдержки из этой книги появились в парижской газете «Soir» («Вечер»). Пикассо был в бешенстве, ведь Фернанда рассказала о том, как он давал ей курить опиум, об их интимных отношениях, о жалких условиях, в которых они жили. В частности, она писала:
«Под воздействием опиума все представляется каким-то особенно отчетливым, прекрасным и хорошим. Благодаря ему, кажется, я сумела постичь истинный смысл слова “любовь”. Наконец-то я поняла Пабло!.. Он — именно тот, кого я ждала так долго.
Любовь вдруг проснулась во мне, распустилась, как бутон, стала расти. Пабло сделался частью моего существа, и “голова”, поддерживая “сердце”, требовала, чтобы это чувство не покидало меня. Несомненно, это и было причиной моего столь неожиданного решения соединить наши жизни».
Скандал, действительно, разразился, однако денег Фернанде он не принес. Тогда она стала бомбардировать Пикассо письмами с угрозами открыть миру еще большие его тайны, если он не поделится с ней своими баснословными доходами. Но художник был неумолим.
В 1933 году Фернанда выпустила книгу «Пикассо и его друзья». Макс Жакоб назвал ее «лучшим зеркалом кубистского Акрополя», а Гертруда Стайн даже
