Анализируя сложившееся в конце 50-х годов в Западной Европе социально-политическое и экономическое положение, Добролюбов отмечал тщетность попыток либеральной литературы представить дело таким образом, что сила общественного мнения, покоящегося на политической организации буржуазного общества, в состоянии уничтожить всю социальную несправедливость. Пресловутое «общественное мнение» есть мнение известного своекорыстного кружка, т. е. буржуазии, и поэтому «оно и не принимает слишком близко к сердцу те действия, даже самые произвольные, и несправедливые, которые касаются низших классов народа… а с другой стороны, и сам произвол не слишком смущается неблагоприятным мнением тех, которые сами питают наклонность к эксплуатации массы народной… Если рассматривать дело ближе, — продолжал Добролюбов, — то и окажется, что между грубым произволом и просвещенным капиталом, несмотря на их видимый разлад, существует тайный, невыговоренный союз…» (3, 5, 466).
Несмотря на то что Добролюбов, как и Чернышевский, не обладая материалистическим пониманием истории, не сумел достаточно последовательно провести диалектический принцип развития в исследовании жизни общества, все же, сознательно применяя диалектический метод, он дает довольно верные оценки ряда явлений современной ему жизни.
Объясняя тот факт, что лозунги победившей буржуазии в своей сущности оказались совместимыми с произволом, против которого она ранее боролась, Добролюбов писал: «Самая борьба городов с феодализмом была горяча и решительна только до тех пор, пока не начала обозначаться пред тою и другою стороною разница между буржуазией и работником» (3, 5, 466). Такое объяснение было значительным шагом мыслителя к осознанию диалектики общественного сознания, так как основой смены понятий в общественной жизни выступает борьба классов, преследующих свои материальные интересы. «Вообще, — подчеркивал Добролюбов, — с изменением форм общественной жизни старые принципы тоже принимают другие, бесконечно различные формы, и многие этим обманываются. Но сущность дела остается всегда та же…» (3, 5, 467).
Подвергая критике буржуазную историческую науку, Добролюбов руководствовался положением о том, что в обществе всегда шла борьба антагонистических классов. «Борьба аристократии с демократией составляет все содержание истории… — писал он. — Массы народные всегда чувствовали, хотя смутно и как бы инстинктивно, то, что находится теперь в сознании людей образованных и порядочных», что «есть только люди трудящиеся и дармоеды» (3, 3, 314–315). Поэтому историка должны занимать права рабочих классов и формы тунеядства господствующего класса (см. там же). Основа деления общества на классы заключается, по мысли Добролюбова, в порядке распределения благ природы между людьми (см. 3, 6, 176–177). В этом случае он разделял ограниченность всех домарксистских теоретиков, так как не увидел, что коренные причины классового деления общества находятся в способе производства. Однако в отличие от буржуазных философов и экономистов Добролюбов не считал сложившиеся отношения вечными. История, полагали Добролюбов и Чернышевский, имеет тенденцию к освобождению труда. Источником этого движения является классовая борьба трудящихся, конечная цель его — социализм.
3. ФИЛОСОФИЯ И ЛИТЕРАТУРА
Исходным пунктом развития русской демократической литературы Чернышевский и Добролюбов считали гоголевский период ее истории. В то время литература в художественном, эстетическом отношении стала переходить на позиции реалистического изображения действительности, начала народности проникают в литературу. Пушкин первый сумел показать доступность действительности изображению поэтическими средствами. Гоголь сближает литературу «с стройностью простой, чистой народной жизни, мало испорченной чуждыми влияниями и еще способной к обновлению на началах правды и здравого смысла» (3, 2, 262–263). Лермонтов сумел понять, что спасение общества от ложного пути находится в народе (см. 3, 2, 263). Однако, несмотря на эти успехи, писал Добролюбов, «если окончить Гоголем ход нашего литературного развития, то и окажется, что до сих пор наша литература почти никогда не выполняла своего назначения: служить выражением народной жизни, народных стремлений» (там же).
Возникает вопрос: что же придает особую историческую ценность гоголевскому периоду русской литературы? Чернышевский и Добролюбов единодушно отвечали: деятельность В. Г. Белинского. «За Гоголем, — писал Добролюбов, — возвышался гениальный критик его, энергически громко и откровенно объяснивший России великое значение ее национального писателя». Под знаменем Белинского и Герцена литература выступила против неправды и застоя, «от них заимствовала она свою энергию и жизнь» (3, 2, 219). Белинский показал общественное значение русской реалистической литературы, сделал ее составной частью революционно-демократической пропаганды.
Русская литература в последующее после Белинского десятилетие была занята распространением идей добра и правды, «завоевывала себе кружок людей, со всею энергией правды и молодости отдавших себя на служение правому делу, чтоб при первой возможности честно и правдиво послужить ему» (3, 2, 220). Это большая заслуга литература. Однако, согласно Добролюбову, она может стать еще больше, «если интересы, возбужденные литературою, проникнут наконец в массы народа» (там же).
В то же время Добролюбов предупреждал, что нельзя успокаиваться на достигнутых успехах передовой литературы. Жизнь на протяжении прошедших десяти лет бурно изменялась, а литература во внутреннем содержании не подвинулась вперед, т. е. она еще не служит, если следовать логике Добролюбова, «выражением народной жизни, народных стремлений» (3, 2, 263). Для выполнения этой задачи одной пропаганды принципов добра и правды, выступлений против злоупотреблений, привлечения отдельных героев на сторону прогресса уже недостаточно. Движение жизни меняет взгляд на литературу и ее назначение.
Продолжая линию Белинского, Добролюбов попытался превратить литературу и критику в неотъемлемую часть революционно-демократической идеологии в новых исторических условиях. Как в свое время Белинский указал на общественное значение литературы, так в 50-х годах Добролюбов пытался ориентировать ее па выяснение условий и путей преобразования материальной и духовной жизни народа.
Публицистичность литературно-критического творчества Добролюбова является очевидной (см. 30, 62. 47, 292 и др.). В то же время, будучи публицистом по призванию, Добролюбов был также «прекрасным литературным критиком» (70, 5, 683). Эта точка зрения поддерживается большинством исследователей наследия Добролюбова (см. 23, 8–9. 82, 36 и др.). Любые попытки противопоставить указанные стороны деятельности Добролюбова могут только свидетельствовать о метафизическом, неисторическом подходе к его литературно-критическим взглядам и к пониманию эстетической концепции русских революционных демократов вообще[2]. В этой концепции эстетические вопросы рассматривались в их органической связи с нравственной и социально-политической проблематикой. Это было прямым продолжением линии Белинского в русской критике, осуществлением его требований, определенно выраженных им не раз в последние годы (см. 45, 273). «В действительности, — пишут М. Ф. Овсянников и 3. В. Смирнова, — публицистичность составляла не слабость, а силу „реальной критики“… Публицистичность литературной критики принадлежит к тем великим традициям революционно-демократической критики и эстетики, которые наследует и продолжает советская критика» (65, 410).
