виде до следующей весны.
В прошлые времена иногда происходили невероятные события, не поддающиеся разумному объяснению. Однажды отец за одну ночь собственноручно срубил весь яблоневый сад. Почему? Потому что от нашей приусадебной земли (а было ее полгектара) отрезали сначала десять соток, потом еще… Отец очень любил свою лошадь, но и с ней пришлось расстаться, потому что содержать ее запретили – корма нужны для колхоза. А в то утро я глазам своим не поверил: отец вырубал своими собственными руками яблони. Оказалось, чтобы не платить с них налог. Есть в доме стало почти нечего: лишь чай, иногда кусочек сахара. А от единственной коровы нужно было сдавать колхозу столько масла, что самим оставался только обрат. По мнению Хрущёва, те, кто имел частное подворье, не с полной отдачей сил работали в колхозе. По его решению сократили и наш приусадебный участок (который был фактически кормильцем), и поголовье скота. Помню открытое возмущение селян по поводу таких решений.
Можно, конечно, многое объяснить, но иногда все же в голове не укладывается: черт побери, ну как при таком трудолюбии наши люди оказывались в таком положении?! Впоследствии я ездил по многим странам, познакомился с жизнью фермеров. За работу в личном хозяйстве они получают зарплату от государства. То, что произведено фермерами, принадлежит им. Тогда я подумал: мой отец с его трудолюбием в таких условиях стал бы богатейшим человеком.
И вообще, отец был человеком со светлой головой и незамутненным взглядом. Он отличался независимым нравом и не шел на поводу у других. Хотя не ораторствовал на собраниях, но четко высказывал свое мнение дома, за дастарханом. Приведу один пример.
В 1962 году я, молодой металлург, делегат комсомольского съезда, вернулся из Москвы домой. Впечатлений, конечно, масса! Буквально взахлеб рассказывал отцу и пришедшим в дом соседям о Хрущёве, о его речи перед комсомольцами страны, в которой он делал упор главным образом на радужные перспективы сельской жизни, на стирание граней между городом и селом. Гордый вниманием старших, долго заливался соловьем, не замечая, что в глазах аксакалов появился насмешливый блеск, а отец посматривает на меня с плохо скрытой укоризной. Наконец, когда я совсем распалился и стал почем зря крыть личные подсобные хозяйства и приусадебные участки, мешающие, дескать, нашему движению к светлому будущему, терпение, видимо, лопнуло.
– Хватит, сынок, этих речей мы и по радио наслушались. Ты вот что лучше скажи: неужели в Москве у всех память отшибло? Неужели опять, как в тридцатом году, хотят голодом людей морить? Сельчанин без своего надела, чабан без своего скота как перекати-поле в степи. Не обижайся, Султан (так звали меня дома), но радоваться нечему, плохую новость ты нам принес…
В правильности слов отца я полностью убедился по прошествии многих лет.
В одной из статей я писал: «Я свой профессиональный путь начал не в кабинете, как “белоручки”, не на паркете, а в качестве рабочего-металлурга. А это – подчеркиваю – настоящая профессия! Сколько бы времени ни прошло, невозможно забыть эту трудовую школу». В данном случае речь шла о моей профессиональной биографии. Тогда как мой трудовой путь начался еще раньше, можно сказать, с самого детства. С малых лет я вырос в трудовой среде. Мне казалось, что отец не знает усталости. Не чурался и тяжелой работы. Его «автограф» остался и на дороге, которая строилась на возвышенности Ушконыра. Не покладая рук всегда работала и мать. Я удивлялся тому, что она, сделав все дела по дому, ходила помогать соседям. Трудолюбивыми были не только члены нашей семьи, но и все жители аула. Мы выросли в такой атмосфере. Если сейчас все педагогические коллективы ломают голову над организацией трудового воспитания, то в наши школьные годы это не представляло особой проблемы. Если бы в те времена кто-либо принялся с жаром доказывать необходимость воспитывать в детях уважение к труду, то его, возможно, сочли бы сумасшедшим. Ведь мы же не говорим о необходимости дышать воздухом.
…Послевоенные годы, конец 40-х и начало 50-х годов. За моей матерью закрепили один гектар земли для выращивания свеклы. Каждой семье выделялось столько земли. Нескончаемая трудная работа начиналась с ранней весны и продолжалась до снегопадов. После посевной кампании всходы на огромном поле под палящим солнцем прореживали вручную. Эта картина запомнилась мне на всю жизнь. Осенью, когда свекла созревала, ее выкапывали и очищали большим ножом, грузили и отвозили на Бурундайский сахарный завод, чтобы получить от колхоза заветную справку для получения полутора мешков сахара. Это все, что полагалось в качестве оплаты за трудодни: живыми деньгами не давали даже ломаного гроша.
А отцу, помню, было поручено возделывать пшеницу на нескольких гектарах горного склона и сдавать зерно колхозу. Созревшую пшеницу мы с отцом косили вручную. Причем ночью, при свете луны. Чтобы колосья ложились ровно, в одну сторону, к косе прикрепляли грабли. После двух-трех часов на этой работе все тело сковывала сильная усталость, спина ныла так, что выдерживать было трудно. За нами следовала мать, она вязала и ставила снопы, затем для молотьбы их возили на центральный ток колхоза. Так жили все колхозники нашего села. Такое было время.
Почему я вспоминаю все это? В ту пору, какие бы мысли ни одолевали тебя и о чем бы ты ни мечтал, жить, а точнее, выживать в колхозе можно было только благодаря приусадебному хозяйству. Если мне не изменяет память, за трудодни мы только один раз получили семь неполных мешков пшеницы. Это что-то около трех-четырех центнеров. Зерно мы привезли из колхозного центра на телеге, настроение было на высоте, почувствовали себя самыми счастливыми людьми. Все же заработанное непосильным трудом и потом – добро. Трудом добытый хлеб – самый вкусный хлеб. Но такое случалось не каждый год. Зерно выдавалось только в урожайные годы в качестве зарплаты.
Труд бывает разный. Учеба – это тоже труд. Помощь старшим – тоже труд. Трудовое воспитание детей должно начинаться с помощи по домашнему хозяйству, с хорошей учебы. В детстве мальчиков и девочек не следует чрезмерно ограждать, защищать от трудностей. Ведь ребенок не устает. Я, например, до четвертого класса учился, живя у старшего брата отца. Школа находилась в шести-семи километрах от дома. Осенью и весной даже не замечаешь, как играючи преодолеваешь это расстояние. Трудно зимой. Часов нет. Просыпаешься с пением петуха и спросонья выходишь в дорогу. Иногда то ли этот самый петух просыпался раньше времени, но, бывало, за два часа до начала занятий оказываешься в школе. В таких случаях сторож впускал
