взялся за флейту совершенно по другому поводу, — объяснял мне Дюша спустя много лет. — Я учился на ней играть на примере Джереми Стейга. В середине семидесятых я услышал его пластинку и пришёл в восторг. Мне стало понятно, что в двадцать лет не поздно изучать новый инструмент, поэтому я просто взял и научился».
По иронии судьбы я расшифровал эти воспоминания в день 65-летия Дюши, и это отличный повод рассказать, как мне довелось брать у него интервью. Так случилось, что в середине девяностых Андрей Игоревич приехал вместе с Фаном, барабанщиком Петей Трощенковым и гитаристом Наилем Кадыровым завоёвывать столицу. Несмотря на то что я вписал его группу «Трилистник» к себе домой на Преображенку, Дюша всячески отбивался от любых журналистских вопросов. Но когда всё-таки согласился, я даже не подозревал, в какое испытание превратится эта беседа. Тем более начало не предвещало никаких конфликтов и мне искренне казалось, что «всё идёт по плану».
«С самого первого дня мы в «Аквариуме» жили одним настроением, одними событиями, сидели на одних кухнях, пили кофе, бродили по одним улицам, — терпеливо втирал мне Романов очевидные вещи. — Боб писал песни, приносил их и показывал нам. И когда была возможность включить магнитофон, мы старались тщательно зафиксировать наше состояние. Какая в тот день стояла погода? Шёл дождь, светило солнце, был снег? Или мы были на пляже с самого утра? Возможно, накануне состоялся концерт, и нас прихватили менты... А сегодня у кого-то заболел зуб или случились проблемы с девушками».
Однако вскоре Андрей начал терять интерес к разговору и стал игнорировать вопросы. Полагаю, что его в тот момент интересовал исключительно «Трилистник», а всё остальное казалось ошибками молодости. Впрочем, я могу заблуждаться. В итоге господин Романов дошёл до того, что в полемическом азарте начал сравнивать свою торговлю арбузами во время записи альбомов с... гипотетическими абортами у моих девушек. Потом, правда, он смягчил настрой и даже выдал любопытную теорию.
«В течение многих лет «Аквариум» работал как ателье искусств, центром которого являлись несколько интеллектуально заряженных личностей: Боб, Джордж, Фан, ваш покорный слуга и, чуть позднее, Сева Гаккель, — вещал Андрей Игоревич, размахивая руками. — Это был пиратский корабль, который ежедневно плыл по океану познания: Кастанеда, Гоголь, Beatles, Jethro Tull, Эрмитаж и театр Товстоногова. Тогда мы часто ходили в «Кинематограф», это как «Иллюзион» в Москве — постоянный лом. Я не знаю, как именно мы туда попадали, но... попадали».
Я уже собирался выключить диктофон, но Дюша никак не мог угомониться. В качестве десерта на плёнке осталось его категорическое высказывание: «Я не увлекаюсь исследованием «Аквариума», пусть этим занимается сам Борька».
Как восклицал в своё время загримированный под Ленина артист Щукин, это был «форменный идиотизм или полная измена». Я реально посочувствовал Гребенщикову, который был вынужден постоянно искать компромисс в общении с «партизанами подпольной луны». На собственной шкуре я осознал, о ком конкретно поётся в песне «Мой друг музыкант». И не сильно удивился, когда прочитал фразу, вскользь брошенную Бобом в начале восьмидесятых:
«Мы пришли к тому, что «Аквариум» стал существом, абсолютно независимым даже от меня. И как бы я ни пытался в последнее время этим управлять, это управление будет чисто внешним».
В финале этого рассказа уместно вспомнить, что спустя несколько лет Дюша закончил написание фолианта «История «Аквариума». Книга флейтиста». В этой очаровательной непоследовательности и была скрыта вся суть Андрея Романова — одного из краеугольных камней в историческом фундаменте группы.
* * *
По воспоминаниям очевидцев, в студенческий период музыканты «Аквариума» постоянно страдали мощными литературными извержениями. Они круглосуточно писали поэмы, рассказы и даже пытались ставить пьесы. Так, например, Борису с Маратом удалось наваять сразу несколько изящных произведений: «Случай в Версале», «Случай в Антарктиде» и «Случай на Литейном». Все они были посвящены постоянным допросам и домогательствам со стороны следователя по фамилии Шмоткин, которого мучительно интересовала финансовая сторона проведения сейшенов. В итоге этот чиновник прочно занял своё непочётное место в истории ленинградского андеграунда. Оцените сами:
Шмоткин: Читал я «Случай в Антарктиде», его пора бы запретить.
Автор: Как бы сказать, чтоб не обидеть. Пошёл ты, мать твою итить.
Лидировал же в этом литературном марафоне Анатолий Августович Гуницкий, любивший воплощать в жизнь свои «гимны абсурда» в окрестностях Инженерного замка.
«Когда на ступеньках появлялся Джордж, то в действие вступали все, кто там находился, — писал Дюша в «Книге флейтиста». — Роли распределялись по принципу, чтобы было поменьше слов. Текст переписывался на листочки из тетрадок, и тут же шёл прогон того, что нам нужно говорить. Это и было генеральной и единственной репетицией спектакля».
Примечательно, что этими перфомансами эксперименты Джорджа не ограничивались. Давайте предоставим микрофон одному из участников событий.
«Джордж с Тихомировым заходили ко мне каждое утро, — рассказывал Марат. — Они вытаскивали меня из постели, и мы отправлялись шляться по городу. Естественно, шли в «Сайгон» выпить «маленький двойной». К слову, Джордж терпеть не мог кофе и, как правило, брал «большой простой», то есть просто коричневую воду. Потом мы долго гуляли, прислушиваясь к разговорам, и выискивали смешные фразы. Так готовился материал для будущих пьес. Если же нам ничего не подворачивалось, мы развивали «теорию мелкой рыбы» — очередного космогонического произведения Гуницкого, объяснявшего происхождение Луны и предсказывавшего появление ещё одной. Мы с Джорджем были большими поклонниками абсурда и гротеска, а Тихомиров сумел вставить в нашу теорию образ Джорджа Харрисона, который любил погружаться в индийские штучки, а значит, был очень крут».
Как утверждает история, в разгар этих духовных поисков на горизонте появился театральный режиссёр Эрик Горошевский, который предложил музыкантам поэкспериментировать с литературными опусами Гуницкого.
«Серёжа Курёхин обратился ко мне с просьбой посмотреть пьесы своих знакомых, — объяснял Горошевский. — Мы встретились во дворике Строгановского дворца, верхом на маленьких сфинксах. Пришли Джордж и Боб. Я прочитал пьесы, мне понравились джорджевские “Метаморфозы положительного героя”. Я выдвинул условие: “Соберите команду, тогда мы сможем поставить спектакль”».
Идеей нового театра — «с декорациями, репетициями, интригами, любовными приключениями» — мгновенно заболели не только музыканты, но и всё студенческое братство. В частности, Лёня Тихомиров в считанные месяцы стал настоящей звездой, исполняя на театральных подмостках песню «Над небом голубым».
«Я попал в этот театр, когда они репетировали на примате, — вспоминал идеолог группы ZA. — И Горошевский рассказал, что Лёша Хвостенко пел когда-то кайфовую песню про волшебный город... Мол, композицию никто
