Однако все наши попытки склонить родителей принять возможные и невозможные меры для осуществления нашей мечты наталкивались на упорное сопротивление и решительное нет.
В конце концов, погоревав, нам пришлось смириться с нашей «несложившейся судьбой». Однако эта первая «жизненная неудача» долго омрачала моё существование, особенно в связи со следующим ежедневным напоминанием, что кому-то это удаётся.
Я ездила в школу, расположенную в центре города, напротив Казанского собора и вблизи Невского проспекта. Ездила я с Васильевского острова на трамвае «пятёрка». Обычно меня провожал на трамвай мой верный друг — ирландский сеттер Гектор. Он же каким-то чутьём угадывал время моего возвращения из школы и радостно бросался ко мне, когда я сходила с трамвая.
В те годы никто не хотел с собаками гулять — обычно собаку выпускали из дома по её просьбе, и она возвращалась, сделав все свои дела, но и не слишком поздно, зная, что за позднее возвращение её будут ругать.
Почти каждый день, в то же самое время, садилась в тот же трамвай девочка с характерным чемоданчиком, который, как я знала, имели все воспитанницы балетной школы. Что-то удерживало нас от того, чтобы подойти друг к другу и познакомиться. Меня, по-видимому, ощущение моей незначительности по сравнению с будущей балериной, Дусю, как выяснилось много лет спустя — жёсткий запрет родителей на какие бы то ни было знакомства на улице. Ведь мы были ещё очень маленькие, а в двадцатые годы езда в трамвае для девочек без сопровождения — считалась, а может быть и была, очень опасной. Однако, родители работали и возить нас не могли.
Прошло много лет, кончилась война, выросли мои близнецы — Катя и Петя. Я отдыхала в одном из санаториев в Крыму. Однажды в столовой за обедом ко мне подсела симпатичная черноволосая женщина моих лет и, улыбаясь, спросила: «Вы меня не узнаёте?» Что-то неуловимо знакомое было в её лице, но я терялась в догадках — кто же это мог быть. Тогда она сказала: «Ну, вспомните трамвай „пятёрку“, Васильевский остров, девочку с чемоданчиком, — ведь это же я». Трудно понять то ощущение радости, которое овладело мной, особенно после такого количества лет, но я, наконец, встретила кого-то недоступного из моего детства и воплощавшего мою мечту.
Мы не расставались в течение нескольких часов, и я в деталях узнала, как неимоверно трудна карьера балерины, и что ей она не удалась, и что моя знакомая работает бухгалтером.
Пережив стойко крушение своей карьеры, она трезво рассудила, что, может быть, всё к лучшему, так как век «средней балерины» весьма короток. С невозмутимым видом она рассказывала о своей жизни и о том, как она сейчас довольна своей судьбой. От балетной школы у неё остались, как она мне показала, только чрезмерно развитые икры ног. Так состоялось, в конце концов, наше знакомство, к которому я стремилась в течение многих лет моего детства.
Сравнивая её жизнь с моей, я ещё раз убедилась в хорошо известной истине, что «сиюминутная» оценка жизненной удачи или неудачи может быть сделана только «издалека», то есть спустя многие годы.
В 1933 году я закончила девятый класс средней школы и была в раздумье, что же делать дальше. Это был год, когда в системе советского среднего образования впервые был введён десятый класс. Проучившись в нём пару месяцев, я решила бросить школу и поступить на курсы подготовки в Высшее учебное заведение (ВУЗ) и иметь больше свободного времени.
Одновременно со школой я училась в музыкальном техникуме на последнем курсе. Для того, чтобы успешно его закончить, необходимо было играть на рояле много часов в день — чем больше, тем лучше. Мне очень повезло с моей учительницей музыки — Анной Даниловной Мазепа-Артоболевской, с которой я начала заниматься с ранних, детских лет.
Она была талантливым педагогом и много лет спустя была признана одним из лучших преподавателей в музыкальной школе при консерватории в Москве. Многие из её учеников стали известными пианистами и лауреатами международных конкурсов.
Прямым признанием её редких достоинств как педагога было также и то, что именно она была приглашена давать частные уроки детям Хрущёва и Маленкова.
Уже многие десятилетия спустя, уже после смерти Анны Даниловны, пресса сообщала, что в мае 1999 года состоялся конкурс молодых пианистов имени Артоболевской, в котором участвовали 200 пианистов из России, Украины и Белоруссии.
Однако в те годы, когда я начала с ней заниматься, её муж Артоболевский, известный как один из лучших художественных чтецов, сидел по какому-то гнусному доносу в тюрьме, и у Анны Даниловны возникали различные финансовые и житейские трудности. Это были для неё тяжёлые годы, и наша семья принимала посильное участие в разрешении ряда её проблем.
Как она рассказывала мне с грустной усмешкой много лет спустя, оказывается, она была единственной в России наследницей состояния гетмана Мазепы. Это состояние лежало уже около 250 лет в одном из банков Великобритании. Срок хранения истекал, и в случае невостребования деньги становились достоянием Великобритании.
Знала ли она сама или сообщили ей об этом Инюрколлегия или КГБ, искавшие доказательства родства для получения огромной суммы денег, я не помню. В конце концов, за недостаточностью документов это состояние так и перешло Великобритании.
Никаких письменных свидетельств, подтверждающих этот рассказ, Анна Даниловна мне не показывала.
Однако у меня нет никаких оснований ей не верить. Она была очень искренним, благородным человеком, и нас связывали многие годы тёплых доверительных отношений — уже после окончания моих музыкальных занятий.
Анна Даниловна была убеждена, что после окончания техникума я должна поступать в консерваторию. Я не была в этом уверена, но, безусловно, считала, что нужно как можно лучше выступить на заключительном экзамене — концерте. Мне хотелось порадовать мою любимую учительницу, родителей и просто хорошо закончить этот этап моего образования.
Шло время, моя учёба на курсах была весьма успешной. Это был какой-то благословенный период в моей жизни. Мне не только всё удавалось, но удавалось удивительно легко. Так я решала задачи по различным разделам физики и математики — быстро и с огромным удовольствием.
Я играла этюды, ноктюрны и вальсы Шопена. Подготавливала к выпускному экзамену вторую рапсодию Листа и революционный этюд Шопена. Кругом были друзья, у нас был открытый дом, и мне было 17 лет.
Однако приближалась весна, а, следовательно, и время, когда я должна была принимать окончательное решение, определявшее мою дальнейшую судьбу. В отличие от послевоенных лет, родители не вмешивались в решение детей о поступлении в то или иное учебное заведение и тем более не обеспечивали их подготовку к экзаменам.
