Валерия Троицкая - Телеграмма Берия

Так закончилась моя история поступления в Институт и началась университетская жизнь.

Во время студенческой практики в 1936 году я была направлена в степной Казахстан, в район, не очень далекий от Аральского моря — в местечко Бер Чогур. Жара была почти невыносимая, каждый день — плюс пятьдесят пять градусов по Цельсию, а порой больше. Все начальство и бывалые члены экспедиции, показав мне приблизительно, что и как делать, сбежало через неделю, и я осталась одна. В моем распоряжении была полуторка — без тормозов, шофер — без прав, один верблюд, плевавшийся во все стороны, тащивший бочку с водой и всячески препятствующий на подступах к бочке.

Для работы у нас была куча батарей, километры кабеля и специальные электроды. Помогали мне два русских мальчика 15 лет и несколько аксакалов (местные казахи), которые категорически отказывались работать без жен. За каждым пригоркам они замирали и переставали тащить кабель (их основная работа). Мальчики, посланные мною для выяснения причин задержки, не стесняясь, на чисто русском языке с презрением говорили: «Что с них взять, им ночи не хватает — там тара рам».

Работу мы начинали где-то между четырьмя и пятью утра, а возвращались с маршрута из степи между девятью и десятью вечера. Около наших палаток протекал ручеек. По возвращении я залезала в него, и усталость проходила. Если в степи нам вдруг попадалась небольшая, а иногда и глубокая лужа — работа прекращалась, и наступало купание в строго определенном порядке. Я, потом мальчики и шофер, затем аксакалы, потом их жены, наконец, верблюд, и на этом купание заканчивалось. Если в какой-то другой день мы попадали в это же место, то все проходило по тому же церемониалу.

Иногда мы забирались очень далеко, и приходилось ночевать в степи. Делали большой круг из толстого каната, от ядовитых змей, которые ночью, вылезая из своих норок, почему-то боялись перелезать через такое заграждение. Кроме змей встречались еще ядовитые фаланги и тарантулы, эти бодрствовали днем, а вечерами пытались залезть в палатки. Лежишь в мешке, а над тобой висит фаланга. Но в палатке они почему-то не нападали.

Так продолжалось около двух месяцев. Отощала я страшно. От меня осталась буквально половина. Жара, потому и есть не хотелось. Разведка велась на уголь электрическими методами. Я не все понимала, спросить было не у кого. Но интуитивно я действовала, по-видимому, правильно. Мой отчет приняли.

Только сев в поезд, где в вагонах была нормальная температура, я почувствовала, как голодна. Прибежав в вагон-ресторан, я действительно с трудом, до дрожи, удерживалась, чтобы не залезть в тарелку соседа, которому уже принесли еду. Попросив принести два первых, два вторых, несколько десертов и стаканов чая и, слопав все это, я направилась в свой вагон, улеглась на жесткую лавку, заснула и была разбужена лишь вблизи Москвы.

В 1941–43 годах мы были в эвакуации, в Казани, куда эвакуировали Радиевый институт Академии Наук СССР, где мама работала врачом.

Мой отец, Троицкий Алексей Александрович, остался в Ленинграде, куда собиралась вернуться и я, после того как помогу обустроиться маме.

Однако, в связи с бомбёжками, необходимостью пропускать военные эшелоны и прочими задержками, наш поезд двигался очень медленно — около трёх недель. За это время Ленинград окружили немцы, и он оказался в блокаде, попасть в город без особого специального назначения уже стало невозможно.

Папа пережил в Ленинграде страшную блокадную зиму, и ему удалось эвакуироваться из Ленинграда только летом 1942 года. Практически каждый день он писал нам письма, часть из которых я сохранила.

В начале 1942 года мне удалось, наконец, поступить на работу. Это было важно во многих отношениях, и прежде всего потому, что на продуктовую карточку неработающего человека очень трудно было прожить. Помню, чтобы как-то бороться с чувством непрерывного желания что-либо съесть, я выуживала со дна реки Казанки ракушки, подобные тем, которые есть и в Москве-реке, и жарила их на рыбьем жире. Трудно сейчас представить себе, как можно проглотить эту омерзительную пишу, но тогда я ела это блюдо с большим аппетитом.

Каким-то чудом я устроилась преподавать немецкий язык, который я знала как родной с детства. Эта работа удовлетворяла меня во всех отношениях. Во-первых, я делала то, что было крайне нужно в трудное военное время, и, сверх ожиданий, делала эту работу, по-видимому, хорошо, потому что именно мне поручали заниматься с крупными военачальниками, приезжавшими время от времени в Казань. Во-вторых, кончились мои заботы о пропитании. Меня кормили роскошными по тем временам обедом и ужином в тронном зале Казанского Кремля, где располагалась в годы войны Высшая Академия Генерального Штаба. Тот факт, что меня взяли в Академию на работу, был сам по себе удивителен. Никаких документов, подтверждающих требуемые знания языка или опыта такой работы, у меня, конечно, не было.

Сначала какой-то военный, к которому мне удалось попасть на приём, до крайности удивился и заподозрил, что я не в своём уме, и сказал: «Да вы понимаете, куда пришли? Это же Высшая Академия, нам нужны только первоклассные специалисты с безукоризненным произношением».

Я, нисколько не смутившись, ответила: «Так пусть ваши первоклассные специалисты и проверят меня». Поразившись такой наглости, он всё же пригласил какого-то мужчину средних лет, который, как потом выяснилось, был заведующим кафедрой немецкого языка. Он заговорил со мной по-немецки. Я сразу же заметила, что он говорил, безусловно, правильно, но что его произношение было, несомненно, хуже моего. После короткого разговора меня выставили, сказав, чтобы я подождала в коридоре. Я пригорюнилась, потому что мне очень хотелось поступить на эту работу, однако, я сильно сомневалась, что меня — «человека с улицы» — возьмут.

Но всё-таки моим главным выводом после состоявшейся беседы, было удовлетворение тем, что мой собеседник, с которым я говорила по-немецки, несомненно, заметил разницу в его и моём произношении, но также и то, что заметила это и я.

По-видимому, преподаватели немецкого языка с хорошим произношением были чрезвычайно нужны, потому что очень скоро меня позвали обратно и сказали, что я могу приступить к работе завтра. Затем очень кратко, но весьма внушительно мне объяснили, что Академия является одним из самых закрытых и секретных заведений. Короче, чтобы я держала язык за зубами и берегла как зеницу ока пропуск и прочие документы, которые мне будут выданы.