В конце 1948 года в Спасске было около 15 тысяч зэков обоего пола. Это была огромная зона, столбы ее то поднимались на холмы, то опускались в лощины, и угловые вышки не видели друг друга… Шесть тысяч человек ходило работать на дамбу за 12 километров. Так как они были все-таки инвалиды, то шли туда более двух часов и более двух часов назад. К этому следует прибавить 11-часовой рабочий день. (Редко кто выдерживал на той работе два месяца.) Следующая крупная работа была — каменоломни… Напомним, что вся эта работа производилась не только инвалидами и не только без единого механизма, но в суровые степные зимы (до 30–35° мороза с ветром) еще в летней одежде, потому что неработающим (то есть инвалидам) не полагается на зиму выдавать теплую одежду… Затем шли такие работы: самозагораживание; строительство поселка для лагерщиков и конвоиров (жилые дома, клуб, баня, школа); работа на полях и огородах.
Урожай с тех огородов тоже шел на вольных, а зэкам доставалась лишь свекловичная ботва: ее привозили возами на машинах, сваливали в кучи близ кухни, там она мокла, гнила, и оттуда кухонные рабочие вилами таскали ее в котлы. (Это несколько напоминает кормление домашнего скота?..) Из этой ботвы варилась постоянная баланда, к ней добавлялся один черпачок кашицы в день. Вот огородная спасская сценка: человек полтораста зэков, сговорясь, ринулись разом на один такой огород, легли и грызут с гряд овощи. Охрана сбежалась, бьет их палками, а они лежат и грызут.
Хлеба давали неработающим инвалидам 550, работающим — 650 граммов.
Еще не знал Спасск медикаментов (на такую ораву где взять! да и все равно им подыхать) и постельных принадлежностей. В некоторых бараках вагонки сдвигались и на сдвоенных щитах ложились уже не по двое, а по четверо впритиску.
Да, еще же была работа! Каждый день 110–120 человек выходило на рытье могил. Два студебекера возили трупы в обрешетках, откуда руки и ноги выпячивались. Даже в летние благополучные месяцы 1949 года умирало по 60–70 человек в день, а зимой по сотне (считали эстонцы, работавшие при морге)».
Могут ли быть у кого сомнения, что и созданы были эти лагеря, говоря по-солженицынски, на уничтожение. А значит (будем объективны), если в эти лагеря люди посылались на смерть, то и называться им — лагерями смерти. Да только ли в лагерях морили инвалидов голодом, подвергали пыткам холодом, оставляли без самой элементарной медицинской помощи. Есть свидетельства и прямого уничтожения инвалидов. Вот как описывает свое пребывание в одном из лагерей северо-востока страны Степан Бахчеван, проведший 11 лет в сталинских лагерях, сейчас проживающий в Париже:
«…мимо причала Дудинка на Енисее, где находился наш лагерь, то и дело проплывали баржи, набитые военнопленными и бездомными инвалидами. Только назад они почему-то никогда не возвращались. Пьяные конвоиры рассказывали вольняшкам и расконвоированным, что, мол, была баржа — и нету, погрузилась в пучину морскую на съедение рыбам. Охотское хмурое море все следы скроет. А еще раньше, на Красноярской пересылке, мне рассказывали, что баржи с военнопленными и бездомными инвалидами, топят во множестве и в бухте Находка и по всем северным бухтам. В общем, с этой категорией зэков с 1946 по 1951 год разделались подчистую — миллиона полтора невинных жизней бросили под откос…»
Если обратиться к официальной советской печати, даже там можно найти упоминания о трагической участи инвалидов войны. Какие они путаные, скомканные, неполные! Но даже если хоть это выплеснулось наружу, значит через край пришлось. Журнал «Новый мир» за февраль 1982 года опубликовал рассказ Юрия Нагибина «Терпение». Автор описывает поездку одной ленинградской семьи на один из северных островов, где сразу же на пристани они увидели торгующих чем попало инвалидов. Вот как Ю. Нагибин описывает одного из них:
«О калеке нельзя было сказать, что он стоял или сидел, он именно торчал пеньком, а по бокам его обрубленного широкогрудого тела, подшитого понизу толстой темной кожей, стояли самодельные деревянные толкачи, похожие на старые угольные утюги. Его сосед, такой же обрубок, но постарше и не столь крепко скроенный, пристроился на тележке с колесиками».
Ю. Нагибин не объясняет как эти фронтовики оказались на этом острове, где их подобрали, каким этапом везли… Хотя он и продолжает дальше, что этот «инвалид-обрубок» попал на остров не сразу, не из госпиталя, а пройдя долгий путь калеки-отщепенца:
«Он торговал вроссыпь отсыревшим „Казбеком“ и „Беломором“, а выручку пропивал с алкашами в пивных, забегаловках, подъездах, на каких-то темных квартирах-хазах, с дрянными, а бывало и просто несчастными, обездоленными бабами, с ворами, которые приспосабливали инвалидов к своему ремеслу, „выяснял отношения“, скандалил, дрался…»
Теперь он ни на что не надеялся и не хотел никакого чуда, но одно затаенное желание у него все же было: ленинградцы часто совершают поездки на этот остров. Он хотел увидеть людей с воли. Сам же Ю. Нагибин считает, что он совершил мужественный поступок, впервые в советской литературе написав об инвалидах, вывезенных на острова (так он сказал иностранным журналистам). Тем самым он, фактически, подтвердил лишь упоминание А. Солженицына, который первый написал о трагической участи инвалидов войны в конце 40-х начале 50-х годов.
Международный Сахаровский комитет в Копенгагене однажды опубликовал в журнале «Даниздат», выходящем в Дании, свидетельства советских граждан, летом 1979 года побывавших на острове Валаам. Согласно этому сообщению на этом острове и более мелких островах вблизи него бьет когда-то большой монастырь. Каждый год, обычно два-три раза в год, на о. Валаам приходил транспорт с инвалидами, но никто никогда не видел инвалидов, возвращающихся с острова. Подтверждается и тот факт, что инвалидов начали привозить на о. Валаам более 35 лет назад, то есть первыми ссыльными инвалидами были инвалиды войны, те безногие и безрукие воины, которые в конце 40-х годов как-то вдруг внезапно исчезли с улиц советских городов, исчезли, чтобы не портить своим видом картины счастливой страны социализма.
Тогда же Сахаровский комитет призвал общественность Дании и других стран создать комиссию по расследованию этого преступления.
«Возможно, — говорится в обращении, — советские власти не разрешат такой комиссии побывать на о. Валааме под предлогом, что территория к северу от Ленинграда является запретной зоной».
Но могут и просто убрать инвалидов из тех «лепрозориев», о которых стало известно на Западе. Похоже, что на о. Валааме именно так и делается: об этом свидетельствует очерк поэта Юрия Кублановского в парижской газете «Русская Мысль», опубликованный 27 апреля 1984 года. Называется он «Разорение Валаама»:
