В начале каждого нового семестра студенты сдавали экзамены за предыдущий. Чаще всего задания лежали в комнатах преподавателей физики. Заглянувший в задание до экзамена имел больше шансов на положительную оценку, но для этого требовалось незаметно пробраться в комнаты и порыться в столах. За пару дней до начала второго семестра я отправился обыскивать обитель доктора Сандарса, благо жил он на первом этаже. В три часа ночи я прокрался по пустынной территории колледжа, открыл окно и, вооружившись фонариком, влез в комнату, чтобы обшарить стол. Экзаменационных заданий в нем не было. Оставалась комната доктора Бринка. Она тоже находилась на первом этаже, но до окна было не достать. Тут меня осенило: ночной портье из Портерс-Лодж, продажная душа; у него есть полный набор запасных ключей. Я прошел через двор к себе в комнату, выбрался через окно на улицу, дошел до Портерс-Лодж и угостил портье историей про захлопнувшуюся дверь и ключ, что остался внутри. Он спросил мой номер комнаты, и я назвал ему номер комнаты доктора Бринка. Он протянул мне ключ и попросил вернуть его, как только я достану подлинник. Открыв комнату доктора Бринка, я сразу же нашел пачку заданий, взял один экземпляр и вернул ключ со второй половиной королевских чаевых признательному портье. Экзамен был сдан успешно.
В Баллиоле часто вспоминали некоего Дениса Ирвинга, временно отчисленного и пустившегося в путешествия по экзотическим странам. Вернувшись издалече, он собрался навестить старых друзей. И меня с ним познакомили. Денис привез из Марокко марихуану. До меня доходили слухи, что в университете употребляют наркотики. Я знал, что марихуана пользуется спросом у выходцев из Западной Индии, ценителей джаза, американских битников, интеллектуалов из числа «сердитых молодых людей»11. Не представляя действия марихуаны, я, однако, взял предложенный Денисом косяк и затянулся. Через несколько минут стало щекотно в животе и очень спокойно. Все разговоры казались безумно смешными. Время замедлилось. В конце концов я, как и все остальные, проголодался. Мы ломанулись в ресторан «Моти Махал». Там я впервые попробовал индийскую еду и пристрастился к ней на всю жизнь. После бесконечных экзотических яств действие марихуаны пошло на убыль, и я пригласил всю компанию вернуться ко мне. Скурив еще немерено марихуаны и слушая регги на древнем магнитофоне, мы вырубились один за другим.
На следующее утро у Джорджа был выходной. Другой служитель, не разделявший его отношения к оргиям в колледже, пригрозил сообщить обо всем декану. Однако мои новые друзья не только не разбрелись, но и созвали кучу народу со всего Оксфорда. Кто-то принес проигрыватель, коробку с пластинками, кто-то — марихуану и гашиш. Rolling Stones и Боб Дилан жарили вовсю, клубы дыма выдувались на Сент-Джайлз и во внутренний двор колледжа. Рано вечером Денис Ирвинг вернулся в Лондон, и хеппенинг медленно угас.
На следующий день Джошуа Макмиллан умер от спазма дыхательного горла — перебрал валиума и алкоголя. Я видел, как его тело несли вниз по лестнице. Это был первый человеческий труп, который я видел. Поговаривали, что Джошуа совершил самоубийство, но это вряд ли. Он только что прошел курс лечения от героина в Швейцарии и утверждал, что больше его не употребляет. Еще он говорил, что барбитураты или алкоголь принимает, только когда нельзя достать марихуану. Мы с Джошуа были просто знакомыми, и все же его смерть вынудила меня задуматься.
Вскоре меня вызвал декан. Полиция и университетские инспекторы затеяли расследование. Декан проводил свое собственное дознание и задал мне несколько вопросов: принимал ли я наркотики, кто еще их употребляет и где? Я признался, что курил пару раз марихуану, но не стал называть никаких имен.
В следующие выходные «Санди тайме» опубликовала «Исповедь оксфордского наркомана», интервью с близким другом Джошуа. И понеслось: журналисты наперебой строчили статьи о смерти внука Гарольда Макмиллана. Студенты чуть не хором исповедовались репортерам о своем флирте с оксфордской наркокультурой. Курить становилось модно. Приобщившись к наркокультуре за пару дней до глобального разоблачения, я неожиданно оказался среди ее пионеров. Меня даже вызывали к университетским инспекторам «в связи с секретным делом».
Я решил стать битником (слово «хиппи» тогда еще не изобрели). Забыл, что такое бриолин, и позволил волосам просто спадать на плечи. Сменил брюки-дудочки на поношенные джинсы, туфли с узкими носами — на испанские кожаные ботинки, длинную куртку с бархатным воротником — на короткий джинсовый жакет, а белый макинтош — на дубленку из овчины. Курил марихуану, читал Керуака, слушал Боба Дилана и Роланда Кирка, ходил на французские фильмы, которые не понимал. Вся моя жизнь разительно изменилась, исключая мои беспорядочные связи и уклонение от научной работы.
11 июня 1965 года некоторые из нас отправились в Лондон, чтобы посетить в концертном зале Ройял-Алберт-Холл «Полный контакт», конференцию по современной поэзии, в которой участвовали Ален Гинзберг, Лоренс Ферлингетти, Джон Эсам, Кристофер Лог, Александр Троччи и другие знаменитости. Никогда прежде такая аудитория не собиралась послушать стихи. Это был первый настоящий крупномасштабный хеппенинг. К власти приходило новое поколение. Я хотел быть частью его.
Каникулы я провел, путешествуя автостопом по Великобритании и Европе. В Копенгагене у меня кончились деньги. К счастью, я завел друзей в датской группе, игравшей рок-н-ролл, и мне любезно позволили с ними несколько раз выступить, чтобы заработать на дорогу. На обратном пути я попал в Гамбург, где жил мой друг Гамильтон Мак-Миллан, и позвонил ему из омерзительного бара на Рипербане (я искал клуб «Стар», где были открыты Beatles). Мак был рад меня слышать, настоял, чтобы я остановился у него, и заехал за мной в бар.
Даже его шокировали мои длинные волосы и вызывающе растрепанный, неопрятный внешний вид. А еще смутило назойливое внимание любопытных гамбуржцев, которые останавливались поглазеть на чудовищного субъекта, коим я был. Мысли о том, как нас встретят в доме его родителей, наполняли Мака мрачными предчувствиями, но несколько кружек пива рассеяли страхи. По крайней мере, решил Мак, родители перестанут пилить его за бакенбарды, похожие на свежеподстриженный газон. Кстати, его предки оказались очень гостеприимными хозяевами, хотя без горячей ванны и стирки не обошлось.
Недели две я жил на улице рядом с Шекспировским мемориальным театром в Стратфорде-на-Эйвоне, а значит, всегда первым поспевал к открытию билетной кассы. Я покупал четыре билета, максимум того, что можно было купить. Один билет оставлял себе, ибо уже тогда был ярым поклонником Шекспира, два других загонял втридорога американским туристам, а последний дарил или уступал за бесценок симпатичной девушке без кавалера. Конечно же, наши места оказывались рядом, и ничего не стоило во время представления завязать разговор.
