Между Харменом и мастером все было заранее оговорено, но тем не менее важно, чтобы первая встреча прошла успешно. Дверь открыла супруга мастера, меврау Маргарита. Она итальянка и говорит по-голландски с забавным акцентом. Мейнхер Якоб Исааксзон ожидал их в рабочей комнате. Хармен представил ему Рембрандта. Художник говорил об Италии, где живут самые великие мастера. Рембрандт разглядывал картину на мольберте. Разверстая пасть ада, химеры, пышущее пламя. Он уже видел все это у Луки Лейденского. Якоб дорисовывал ладью, парящую между сводами преисподней. На ладье тысячи грешников. Рембрандт вздрогнул. На самом верху картины, на небе — не Христос и не Бог-Отец, нет: Юпитер и Юнона, оба полуголые. Этот человек пишет не христианский ад. Он изображает ад античный.
Такому-то сатанисту и доверили подростка. То, что было потом, дает нам основания предположить, что он с некоторой настороженностью относился к искусству своего учителя. Но живопись, от Бога она или от дьявола, — все-таки живопись.
16 марта 1621 года
Хармену шестьдесят пять лет. Он задумывается о том, сколько ему осталось жить. Дела его в порядке. Свое завещание он составил еще двадцать лет назад: Нелтье — его полная наследница. Если она снова не выйдет замуж, будет иметь все права на семейное добро. Но случилось несчастье. Старший, Геррит, тот, что работал на мельнице вместе с отцом, лишился правой руки. Тогда Хармен вновь призвал нотариуса и добавил к своему завещанию, что после его смерти из наследства Герриту будет выплачиваться ежегодный пенсион в 150 флоринов. В тот день нотариус записал, что Нелтье больна и находится в постели, но в здравом уме и твердой памяти. И супруги воспользовались его приходом, чтобы внести примечание о том, что желают быть похороненными вместе в семейном склепе при церкви Святого Петра.
Отныне в доме появился инвалид. Вместе с родителями жили бедный Геррит, а также Махтельд, Корнелис, Виллем, Рембрандт и Лизбет.
1621 год. Двенадцатилетнее перемирие с Испанией подошло к концу. Годы пролетели незаметно. Пунктуальные испанцы тут же осадили Берг-оп-Зоом, взяли под наблюдение Антверпен и устье реки Вааль и все чаще нападали на торговые суда. Морские сражения в Гибралтарском проливе, у Кале. Нидерланды теперь не всегда выходили победителем. Крупные голландские компании, только что основавшие Батавию, начали вооружать корсаров для защиты своих караванов и нападения на караваны врагов. Республика в опасности?
Рембрандт провел три года в обучении у Якоба ван Сваненбурха: прибирал в мастерской, вытирал пыль, укрывал от нее картины, собирал рамы, натягивал холст, растирал краски, следил за чистотой масла, располагал краски на палитре в порядке, привычном для мастера, грунтовал холст — выполнял всю ту работу, благодаря которой постигаются азы организации творческого процесса. Сам процесс может осуществляться очень быстро, при условии, что еще не слишком рано и уже не слишком поздно. Надо научиться чувствовать, когда можно начинать и когда к картине больше нельзя прикасаться. Художник творит в промежутке, пока просыхает краска, внимательно следя за временем. Юноша открывал для себя все, что существует до, во время и после творчества. Многоразличные, кропотливые, длительные действа.
Имел ли он право писать сам? Поощрял ли его Якоб к занятиям рисунком? Позволял ли ученику писать небо, дерево, утес, лицо? Не сейчас, говорил он, не сейчас. Мастер долгое время держал его в узде, затем понемногу ослабил поводья. Первая известная нам картина Рембрандта, написанная в 1625 году, показывает, что девятнадцатилетний юноша отнюдь не виртуоз. Станет ли он им когда-нибудь?
В другой лейденской мастерской в то же самое время обучался сын вышивальщика-позументщика Ян Ливенс, бывший годом младше Рембрандта. Высокий лоб, тонкие черты лица, голубые глаза, нос обжоры, чувственные губы — более зрелый, хотя и более молодой. Родители не отдавали его в Латинскую школу. Едва окончив начальную, он восьми лет был отдан в обучение живописи в мастерскую Йориса ван Схутена. В двенадцать его отправили на два года в Амстердам к знаменитейшему живописцу Питеру Ластману, который владел новой манерой письма: он побывал в Риме. А это, кажется, получше Неаполя.
Возможно, оба мальчика встретились, когда Рембрандт поступил к Якобу Исааксзону, а Ливенс вернулся из Амстердама. Ливенс, имея в своем активе шесть лет обучения живописи, был далеко впереди, а потому вполне уверен в себе. Но в искусстве рано проявившийся дар — лишь одно из добрых предзнаменований. Ливенс прожил дольше Рембрандта. Он прославился на весь мир и написал в Лондоне портрет королевской семьи. Сегодня мы в основном ценим его рисунки, таинственные деревья на его пейзажах. В его композициях, можно сказать, витает дух Рубенса и Ван Дейка, но близость к Рембрандту чуть было не стерла его имя со страниц Истории: в такую глыбу превратился на протяжении столетий его друг — огромную, всепоглощающую, вбирающую в себя все схожее с собой. Тем не менее весьма вероятно, что именно младший по возрасту, но старший в искусстве сумел убедить юного Рембрандта и его семью в том, что он не должен лишать себя опыта работы в мастерской Питера Ластмана в Амстердаме.
Явление призрака
Чего искал восемнадцатилетний Рембрандт, уезжая в Амстердам? Того, что пообещал ему Ливенс: более высокого искусства. Довольно портретов офицеров, городских старшин и купцов, довольно натюрмортов и городских видов. Он хотел приобщиться к искусству, доходившему до сути вещей, носителю духовности и нравственных категорий. Хотя в церквях, которые теперь белили известью, уже нельзя было изображать ни Бога-Отца, ни Христа, в Библии оставались доступные пониманию сюжеты, глубокие темы, богатые костюмами, пейзажами и композицией, и все это мог открыть ему Питер Ластман. Наряду с художниками из Утрехта — Хонтхорстом, Бабуреном, Тербрюггеном — он был одним из тех, кто воспринимал живопись как искусство высочайшего разбора. Рембрандт знал его имя и адрес в Амстердаме. Он поехал в Амстердам.
Рембрандт в восемнадцать лет решил заняться живописью именно для того, чтобы показать, как мир меняется. И Ластман был тем человеком, который мог ему помочь, потому что прежде жил в Риме, а там не писали горожан и горожанок с собачками, рот арбалетчиков, осоловевших от своих пиршеств, ремесленников, надзиравших за качеством ткани, — там изображали легенды и мифы, слабость человека перед Богом и его общение с Ним. В Риме живописцы могли себе это позволить. Почему же в Голландии все было не так?
В мастерской Питера Ластмана Рембрандт осмотрел несколько картин мастера, развешанных на стенах. Одиссей выходит на берег, и Навсикая воздевает руки к небу при виде обнаженного пловца. Рядом с ней остановилась колесница со служанками. На картине множество животных и женщин с зонтиками. Персонажи не выстроены в ряд, как офицеры ван Схутена. Создается ощущение пространства, ветер гнет деревья. Человек, населяющий эту древность, более подлинный, более живой, чем ополченец из тира. Странно, но факт: вымысел сильнее реальности.
