В полном недоумении я продолжал слушать. А майор разглагольствовал:
— Вот вы, например, человек образованный. Небось и Хехеля читали?
— Да, доводилось, товарищ майор, — пробормотал я.
— А что вы его читали? — полюбопытствовал Коршунов.
— Ну вот, например, «Философию истории», — ответил я все еще ничего не понимая.
— Ну и как? — осведомился майор.
— Умно и интересно, хотя и нелегко разобраться, — ответил я, начиная находить забавной эту таинственную игру.
— Да, — согласился Коршунов, — здорово это немчура пишет, а может он из этих? Но ведь идеалист, Идеалист, — сказал он назидательно.
— Это точно, это есть, — ответил я и подумал: «На кой черт ему понадобилось поднимать меня в два часа ночи по тревоге, чтобы беседовать о Гегеле, которого он явно не читал, да и я не был по этой части специалистом?»
Между тем майор продолжал каким-то интимным тоном:
— Да, вот так служишь и не знаешь, какие в полку люди, а люди-то есть та-а-а-кие, — протянул он и продолжал: — Тут на ваше имя фельдъегерская почта прибыла, пакет то есть, из Пятого управления Наркомата обороны.
Тут я, наконец, все понял, приосанился и постарался состроить глубокомысленно серьезную мину. Дело в том, что мой друг еще с университетских времен Юлий Цезаревич Босис в самом деле служил в это в Наркомате обороны, в Разведывательном его управлении. Явно он послал мне письмо через экспедицию управления, не без основания рассчитывая, что такое письмо произведет впечатление на моих командиров и тем сможет как-то облегчить мою жизнь солдата захудалого армейского полка.
Между тем, майор вытащил из сейфа и протянул мне довольно большой красный пакет с сургучными печатями по углам и в центре. Взломав печати и вскрыв пакет, я вытащил письмо Юлика и бегло прочитал его. Так и есть. Сообщив всякие новости и попросив меня ответить ему, Юлик в конце написал: «Посылаю тебе письмо в служебном пакете и фельдъегерской почтой. Может быть, оно тебе поможет в отношениях с твоими балбесами-командирами».
Я со значительным видом положил письмо обратно в пакет и сунул его за пазуху. Коршунов же, сгорая от любопытства и почтения, спросил:
— Скажите, какие у вас отношения с Разведывательным управлением?
— Не имею права разглашать, товарищ майор, — отчеканил я, — служба!
— Да, да, я понимаю, конечно, — засуетился Коршунов, искательно улыбаясь. — Это я так, знаете ли, проверить, — неожиданно и жалко хихикнул он.
— Вы свободны, товарищ Федоров. Желаю успеха в вашей деятельности.
— Служу Советскому Союзу. — рявкнул я, козырнул, прихватил винтовку и вернулся к себе на нары.
С тех пор Коршунов не только перестал меня шпынять, но, видимо, и сообщил командиру полка о загадочном солдате. Как-то майор Маслов вызвал меня к себе и очень мне понравился. Служака он был отменный, но человек справедливый, образованный и глубоко порядочный. Он стал давать мне время от времени различные поручения, то просто интересные, а то и опасные, но всегда требующие сообразительности, которую я, по мере сил, и старался проявлять. Хотя никаких поблажек я не получил и не хотел, но между нами установились доверительные отношения, и я не мог скрыть от него то горькое, что действительно происходило в полку. Однажды, между прочим, я Рассказал ему о проделке Юлика с фельдъегерской почтой. Борис Семенович очень смеялся, обещал мне хранить тайну, но все же рассказал об этом своей жене Зое Михайловне, которая ответила, что уже давно молится о том, чтобы мне было хорошо…
Командир полка как-то поручил мне составит! полковую библиотеку для него, выделил значительные средства и отправил меня в командировку в Москву. Я накупил в букинистических магазинах много хороших книг: Флобера, Ахматову, Цветаеву, Гумилева, Киплинга, Гауптмана, Гамсуна, Ибсена, Достоевского, Сервантеса, Волошина, Тютчева, Уайльда, Гофмана, О`Генри, Генриха и Томаса Маннов, Марка Твена, Конан-Дойля и много других. Образованные офицеры (а такие изредка встречались, особенно в артиллерийских частях) приезжали в нашу библиотеку не только из соседних полков, но и из других дивизий. Сам командир нашей дивизии — тупой усач из бывших буденовцев-конармейцев — тем не менее гордился нашей библиотекой и ставил Маслова всем в пример.
И вот теперь приказ: написать историю нашего полка. Поразмыслив, я понял, что со времен бравого солдата Швейка в армии мало что изменилось, и писать эту историю нужно точно по таким же рецептам, что и вольноопределяющийся Марек, нисколько не заботясь не только об исторической достоверности, но даже и о правдоподобии. Работа спорилась… Правда, иногда меня все же посылали в составе частей прикрытия…
…В одно сумрачное мартовское утро 1941 года я, чтобы избежать воплей Хряпкина, еще до подъема соскользнул с нар, обул ботинки, замотал обмотки, надел шинель, буденовку и тихонько вышел из барака. В сумраке занимавшегося утра особенно уныло выглядели заснеженные бараки, большие сугробы между ними, покрытая инеем колючая проволока.
Я решил зайти в библиотеку. Она помещалась в холодном неотапливавшемся клубе — таком же бараке, как и тот, в котором обитала наша рота, но только из обрезных досок. В клубе было еще холоднее, чем на улице, да еще и сыро. Я вытащил было ключ, но не успел подойти к двери библиотеки, как вдруг услышал звуки гармоники. Это было чудо какое-то в холодном мертвом бараке. Невидимый гармонист играл широко известный тогда сладенький романс:
«Веселья час и боль разлуки
Хочу делить с тобой всегда.
Давай пожмем друг другу руки
И в дальний путь на долгие года.
Мы так близки, что слов не нужно,
Чтоб повторять друг другу вновь,
Что наша нежность и наша дружба
Сильнее страсти, больше чем любовь…
Я пошел на звуки гармоники, дошел почти до конца коридора и открыл дверь, из-за которой эти звуки слышались. В комнате было очень тепло. Жарко топилась печь в углу. Наискосок от нее верхом на лавке сидели друг против друга два солдата. Между ними стоял котелок с пшенной кашей, в которой виднелись и красноватые кусочки мяса. В другом углу на табуретке сидел парень и играл на гармошке. Это была обыкновенная двухрядка, да еще, видимо, здорово потрепанная: из нее время от времени слышались какие-то непроизвольные посвисты и вздохи. Но парень, слегка склонив голову набок, играл с большим воодушевлением. Я заметил свободную табуретку, подсел к лавке, вытащил из-за обмотки ложку и тоже стал есть кашу.
— Давай, давай, — поощрительно сказал один из сидевших на лавке, горбоносый и черноволосый, видимо, грузин. Поев, я облизал ложку, снова сунул ее за обмотку и огляделся. Тут я заметил, что другой солдат, сидевший на лавке, белобрысый и веснушчатый, с ярко-синими глазами, был без ремня, а потом обратил внимание, что винтовок в комнате всего две — они мирно приткнулись в одном из углов комнаты. Поняв в чем дело, я спросил синеглазого:
