Видите сколько!
Сейчас в СП приходят молодые. Для меня они ещё непонятны. Молодые поэты Володя Фролов, Виктор Петров… Я не чувствую оригинальность их творческого лица, не знаю, чего стоят они как люди. Где новые Шолоховы, Твардовские? Да ведь такие бывают раз в сто лет. Да и цепь Кавказских гор состоит не из одного Эльбруса.
Да, вот чуть было не «пробросил» весьма колоритную фигуру — Михаила Дмитриевича Соколова. Он, так сказать, «фундаменталист» — роман «Искры» так на 200 печатных листов, роман «Грозное лето» — на 60. Большой любитель всех поучать, как следует жить, хотя сам далёк от безгрешности (эгоистичен, жесток). В нём поражает работоспособность — в 80 лет написать большой роман (далеко не лишённый крупных недостатков) это всё же, что ни говорите, пример, достойный подражания. Неприятны в Михаиле Дмитриевиче элитность, уверенность, что он — живой классик[5].
Полнейшими антиподами были при жизни поэты Венимамин Жак и Ашот Гарнакерьян. Первый — мягок, отзывчив, равнодушен к личной славе. Я уверен, что при жизни недооценён, как детский поэт особенно. Гарнакерьян — бунтарь, громовержец, «драчун», требующий место под солнцем, несомненно — личность взрывная. Бывал и коварен, и открыт до полного бесстрашия. Перессорился с кем только мог и в своей организации в Ростове, и в Москве, легко оскорблял людей, но в подхалимах никогда не ходил. Думаю, томик его стихов останется надолго.
Соткан из противоречий Пётр Лебеденко. Собственно, это громко сказано. Для меня он ясен: 100 % использования своего положения руководителя организации в личных целях.
Когда я однажды по какому-то общественному делу пошёл в обком к секретарю, Лебеденко выговаривал мне: как я мог это сделать без него. О нём говорят, что он «открывает коленками дверь в кабинет к первому». Не проходит года, чтобы он, т. е. Пётр Васильевич, не издал, не переиздал в Ростиздате своих листов 40. Тех, кто ему верно служит, он охотно поддерживает. Набрал аппарат из «верных людей», сам отсиживается на своей даче (под Шахтами) и лишь временами как «бог Саваоф» наезжает «для веского слова» в Ростов.
Но горе тому, кто не посчитает его «главным». Стоило Владимиру Фоменко проявить свою самостоятельность, как он немедля вывел его из Правления, и тот уехал на постоянное житье в станицу Старочеркасскую, купил там дом и занялся сельским хозяйством. Стоило Николаю Егорову и Наталье Сухановой не признать его роман «классикой», как они были выведены из состава худсовета Ростиздата.
Я в этих «баталиях» оказался не на высоте. Не захотел «связываться», щадя свое здоровье, и поэтому был не тронут.
Лебеденко бывает беспощаден, если усмотрит «посягательство». Любопытен в этом смысле его приход к власти и история с Л. Григорьяном. Преподаватель латыни в мединституте Григорьян — рафинированный поэт, выпустил книгу «Перо». Вот здесь-то и решил Лебеденко показать свою ультраортодоксальность. Он сфабриковал «протокол обсуждения» «Пера» и, не щадя своего долголетнего редактора Н. Бабахову, которую вскоре сняли с работы, отправил один экземпляр «обсуждения» в Госкомиздат, другой — в обком партии. В «обсуждении» настаивалось на «аресте книги „Перо“».
Я бурно протестовал против подобного решения, ходил с защитой Григорьяна в обком, писал письмо редактору «Правды». Мол, весь «грех» этой книги в её архаизме, частом обращении к мифам. Тщетно! Книгу «порезали на лапшу». Дело было сделано. Бдитель Лебеденко пришёл к руководству. Везде расставил своих. Любопытно было обставлено само обсуждение: стенографистка, магнитофон. Я сказал тогда: «Это похоже на процесс над ведьмами», и вызвал яростный гнев. А затем копия обсуждения навсегда исчезла. И лента, и стенограмма.
— Да где же они?
— Найти не можем[6].
Правда, иногда в Лебеденко пробуждается его прошлое лётчика, и тогда он может произнести критическую речь в адрес обкома партии, в свой собственный, но такие минуты бывают всё реже, вероятно, утверждается мысль об исключительности.
А вот ещё один из «донской роты» — Борис Куликов. Казачина от чуба, усов, разбойничьего посвиста, мата до громкоголосости. На собраниях любит резать правду-матку, ни в каких правлениях участвовать не желает. Анархист из станицы Семикаракорской. В недавнем прошлом драчун, скабрезник, впрочем, остатки последнего и поныне остались. В прозе колоритен, лиричен, язык сочен.
Хочу рассказать об одном окололитературном человеке, главным образом потому рассказать, что уж больно он колоритен. Ну, кто из коренных ростовчан не знал Жорку Махоркина — благородного авантюриста? Высокий, спортивного склада, с огромными, как у факира, глазами, седой с молодости. Ещё до войны — король бильярда, живший за счёт выигрышей возле зелёного стола, боксёр, которого «нанимало» при командных встречах то общество «Урожай» за отрез на костюм, то общество «Энергетик» за туфли. Кутила, бесшабашный «добрый малый».
Как выяснилось после войны, Георгия оставили с заданием в тылу у фашистов. Он оказался, например, «вышибалой» в доме терпимости для немецких офицеров в Пятигорске, позже был награждён нашим правительством медалью партизана, получил хорошую квартиру. Природа щедро одарила Махоркина, в том числе и некоторыми литературными способностями. В Москве вышло два его романа. Во втором из них он схулиганил: всем отрицательным героям дал внешности, имена и отчества здравствующих донских писателей, а главного злодея назвал (сделав его похожим чертами лица на поэта Гарнакерьяна) так, как по-армянски называется половой орган. Разразился скандал.
И вдруг новость: Махоркин стал миллионером. Как, откуда? Оказывается, ещё во время гражданской войны его папа — вовсе не Махоркин, а армянский негоциант бежал от революции в Париж. Здесь завёл ковровую фабрику, женился, стал богатым человеком. Но ни жену, ни дочь не любил. Как-то, уже после окончания Отечественной войны, приехал в Москву по коммерческим делам. Навёл справки о сыне в Ростове, устроил встречу с ним, прямо влюбился в него («Да ты же моя копия»), раз-другой вызывал его к себе в Париж, а перед смертью всё своё богатство завещал ему. Одних только процентов с капитала Махоркин ежемесячно получал… 30 000 рублей. Да вот беда, вскоре пал жертвой инфаркта.
Этот рассказ неизвестен. Возможно, имеется в виду повесть «Гимназия», которую В. И. Изюмский отправил в 1912 г. из Царицына М. Горькому на Капри. По словам автора, повесть представляла собой «беллетристические очерки о средней школе во время освободительного движения». Горький расценил рукопись как «вещь интересную, недурно написанную» и рекомендовал редактору журнала «Современник» Е. А. Ляцкому. Тем не менее повесть опубликована не была (см. Литературное Наследство, т. 95. М., «Наука», 1988, с. 521, 545–546).
