Я пришел к выводу, что для разработки правильной руководящей теории, отвечающей живой действительности Кореи, следует все проблемы продумывать самостоятельно, в соответствии с реальными условиями своей страны и решать их оригинальным методом, не абсолютизируя классику или опыт другой страны. Нельзя было целиком перенять, например, опыт Октябрьской революции при создании руководящей теории или сидеть сложа руки в надежде, что Коминтерн даст какую-либо панацею от всех болезней.
«Нам не на что опираться, кроме как на силу народных масс. Развернем кровавую битву с японскими империалистами, веря в силу двадцати миллионов корейских соотечественников и сплотив воедино их силу», — часто звучал в моей душе такой крик.
С этой решимостью я старался вложить в каждую фразу доклада идеи, которые сегодня мы называем чучхе. Я намеревался включить в доклад все серьезные вопросы, связанные с дальнейшей судьбой нашей революции.
Тогда я глубоко задумался, в частности, над проблемой вооруженной борьбы.
В докладе мы определили вопрос о развертывании с оружием в руках тотальной антияпонской войны как основную линию антияпонской национально-освободительной борьбы, как первостепенную задачу корейских коммунистов.
Понадобилось много времени, чтобы принять решение вести вооруженную борьбу и определить ее в качестве курса. Когда в Калуне мы приняли этот вопрос как главный наш курс, мы пока еще оставались почти с пустыми руками. Но даже в таких условиях я утверждал, что для развертывания вооруженной борьбы нужно создать армию нового типа силами молодых коммунистов.
Тогда нашлись и такие, кто высказывали иное мнение: достаточно, мол, действовать в рядах ныне существующей Армии независимости и нет надобности создавать другую армию, иначе будут расколоты антияпонские вооруженные силы.
Было нерационально и невозможно развернуть вооруженную деятельность через посредство вступления в Армию независимости и обновления ее рядов в условиях, когда эта армия шла по пути правого уклона и реакции.
В то время, в 1930 году, вооруженные силы Армии независимости были очень слабы. Она действовала под руководством Кунминбу, но насчитывала всего только девять рот. Даже и эти вооруженные силы расчленились на группу за Кунминбу и группу против Кунминбу вследствие раскола верхушки.
Группу за Кунминбу составляли консервативные силы, абсолютизирующие существующий курс, которого придерживалась в течение 10 с лишним лет Армия независимости, а группа против Кунминбу состояла из новаторских сил, отвергавших существующий курс и стремившихся к новой линии. Деятели последней группы, сочувствуя коммунистическим силам, пытались сотрудничать с ними. Японские империалисты называли их «третьими силами». Это означало, что они представляют собой новые, промежуточные силы — не националистические, не коммунистические. Возникновение внутри национального движения таких «третьих сил», как группа против Кунминбу, свидетельствовало о том, что стремление повернуть направление этого движения в сторону коммунистического движения вступило в этап реализации.
Вследствие противостояния этих двух групп раскололись силы Армии независимости и возникла неразбериха внутри национального движения.
Роты Армии независимости разместились, главным образом, в деревнях на равнине, где неблагоприятно было вести партизанскую войну. Незавидно было их вооружение, расхлябана дисциплина и был низок уровень боевой подготовки, не налажены были и отношения с массами.
Армия независимости постепенно шла по пути упадка в отличие от начала 20-х годов, периода расцвета, когда она разбила вдребезги крупные войска японских империалистов в боях в Циншаньли[4] и Фэнвудуне[5].
Когда я был в Ванцинмыне для участия в работе съезда Молодежной федерации Южной Маньчжурии, я, беседуя с Хен Мук Рваном о группировке Кунминбу, спросил его:
— Уверены ли вы, что силами Кунминбу можно воевать с Японией и одержать победу?
Собственно говоря, я задал ему такой вопрос потому, что он слишком хвастался этим Кунминбу. Я хотел хоть как-то воздействовать на него.
— Какая тут уверенность в победе? — ответил он. — Будем так выдерживать свой курс и добьемся независимости, когда помогут другие державы.
Его ответ прямо-таки ошеломил меня. «Вряд ли может быть храброй армия, которая воюет без веры в победу, слепо полагаясь лишь на помощь других держав», — думал я.
— Не хотите ли вы передать нам все оружие, которое есть у Кунминбу? Если вы передадите нам все ваше оружие, мы выгоним японцев за три-четыре года, — сказал я, конечно, в шутку.
Тогда еще можно было так шутить, поскольку еще не было террора на членов подготовительной комиссии съезда. Вообще Хен Мук Гван не обижался на мои шутки еще и в годы жизни в Гирине.
Он ничего не ответил и только усмехнулся. Может быть, он подумал, что я поражен наивной фантазией, как это бывает в детстве.
Такой армии, как армия Кунминбу, трудно было сохранять даже свое существование, и мы решили создать армию нового типа.
Я был убежден, что только вооруженная борьба, руководимая коммунистами, может стать наиболее решительной и революционной антияпонской войной сопротивления. Ибо лишь коммунисты могут объединить в свой вооруженный отряд рабочих, крестьян и другие широкие антияпонски настроенные патриотические силы, до конца развернуть со всей ответственностью священную войну на основе научной тактики и стратегии, точно отражающих интересы масс, и тем самым повести к победе революцию в целом.
Империалистическая Япония, которую мы должны свергнуть, была новой военной державой, которая легко победила в двух войнах, японо-китайской (1894–1895—ред.) и русско-японской, с великими державами, площадь чьих территорий превышает в несколько десятков раз территорию Японии. Нелегко победить такую державу и вернуть отнятую страну…
Свергнуть японский империализм означало победить вооруженные силы Японии, признанные всем миром, пересилить их фанатический самурайский дух и выйти победителем из войны на истощение со всем людским, материальным и финансовым потенциалом новой Японии, который она накапливала на протяжении около 70 лет после реставрации Мэйдзи.
Но мы думали, что можно будет нанести поражение Японии за 3–4 года, если только начнем вооруженную борьбу. Это были дерзновенные помыслы, которые посмели бы придумать только юноши с кипучим задором. Если бы японская военщина узнала об этом, она, наверно, расхохоталась бы безудержно.
Если спросят меня, с какой гарантией я так рассуждал, то я не смог бы найти и слов для ответа. Какая гарантия могла быть у нас, не имевших ничего, кроме голых рук?! У нас было только одно чувство патриотизма да юношеский задор. Мы думали, что можно нанести поражение за 3–4 года не потому, что недооценивали силы Японии, а потому, что считали, что наш благородный патриотизм сильнее их. Если у нас и была какая-то гарантия, так это была сила двадцатимиллионных народных масс. У нас было убеждение, что можно добиться независимости страны, если надежно подготовить двадцать миллионов и разгромить японскую армию и полицию, поднявшись всем везде и всюду.
