— Против того места, где Рейли перешел к нам и где должен вернуться в Финляндию. Там, метрах в пятидесяти-ста от самой границы, есть небольшая открытая поляна. Финны увидят вспышки выстрелов, услышат голоса, но из-за дальности расстояния выйти на выручку Рейли не осмелятся.
Мессинг одобрил это место и сказал, что руководителем операции назначается Шаров.
После меня познакомили с одним из москвичей, высоким, как Рейли, и худощавым, как тот, только чуть помоложе.
— Вот этого товарища вывезете сегодня. На границе, напоминаю вам еще раз, — говорил Мессинг, — все должно делаться так, чтобы финны не могли принять эту сцену ни за что иное, как только за убийство Рейли. Вы это хорошо поняли?
Ответил, что хорошо понял, хотя понял и другое — раз операцией будет руководить Шаров, так он все и организует, за все отвечает, а для выполнения моей задачи — стрелять из маузера поверх голов группы Шарова, матерно ругаться и кричать — особого понимания не понадобится. Понимал и целесообразность этой меры и не сомневался в успешном ее проведении, но беспокойство не исчезло — это еще не все, не все…
Далее Мессинг, как и обычно, просто и прямо объяснил: финны не поверят в убийство Рейли, и вся эта затея потеряет смысл, если вы останетесь на месте. Я прошу вас спокойно, с пониманием отнестись к моим словам. Чтобы все это выглядело правдоподобно, нужен ваш арест, фиктивный, конечно. Вам надо пойти и на это, понимаете — надо!
Значит, дурное предчувствие меня не обмануло, и эту подслащенную пилюлю первым я проглатываю. Было тяжело, но я глубоко верил в Станислава Адамовича, как-то понимал и такую необходимость и, подумав, махнул рукой — сажайте! Просил только — не показывайте меня арестованным моим подчиненным и товарищам по службе. Мессинг ничего не сказал. Не хотел высказать этой тягостной необходимости и обмануть не хотел. Все остальные торопливо, в один голос заверили: «Ну, конечно, зачем же такое». Понимал я — обманывают. Фиктивный арест делается для широкого показа и не может быть тайным. Ну и пусть покажут! Выдержу и это.
«Убийство Рейли» разыграли хорошо, хотя Шаров почему-то место засады перенес метров на сто от ранее намеченного. Покричали мы тут, поругались на трех языках — на русском, английском и финском, постреляли поверх голов друг друга. Потом «Рейли» слег на обочине, замер, а мне связали руки. На выстрелы прибежал председатель сельского Совета, молодой коммунист, толковый человек и хороший товарищ: «Не нужна ли помощь населения?»
Шаров поблагодарил его, похвалил, но от помощи отказался: «Не требуется. Вот этого мерзавца, — показывая рукой на меня, — мы захватили, а того, на обочине — прикончили. Только вы уж об этом никому ни слова». Не на шутку напуганный председатель удалился с завидной резвостью, а Шаров ликовал: «Логически рассуждая, он еще до утра по всему поселку раззвонит!» Я его веселья не разделял и втихомолку поругивал эту самую логику — тоже мне наука!
Подали машину, вместительный «бьюик». Разворачиваясь, машина сильными фарами осветила меня со связанными руками и «покойника» на обочине. Думаю, что финны, ожидавшие Рейли именно в этом месте, увидели нашу группу, меня, «покойника» на дороге и, конечно, слыхали стрельбу, крики и ругань.
«Покойника» за руки и за ноги подняли и втиснули в машину, но он был длинный, и его ноги остались висеть на подножке. Меня тоже в машину, за воротник, и довольно энергично.
Остановились в Старом Белоострове, в управлении пограничной комендатуры, и там меня повели на второй этаж, легкими толчками ускоряя шаг. «Покойник» с торчащими на подножке ногами остался в машине в окружении выбежавших из красного уголка любопытных.
В комендатуре, якобы для участия в срочном совещании, были собраны начальники застав, мои соседи и друзья до нынешнего дня, личный состав комендатуры, включая Бомова и его сотрудников. Меня, в роли пойманного предателя, выставили перед ними, бегло допросили, больше кричали и ругали. Трудно было мне в тот вечер, и показалось, что более тяжкого и унизительного не бывает. Как хотел я обнять этих дорогих мне людей и сказать им: «Не верьте, товарищи! Честен я перед страной, и для вас был и остаюсь верным другом». Но так говорить нельзя было, и я плакал, просил пощады и на себя всякие пакости наговаривал.
Может быть, кто еще помнит этот вечер 25 сентября 1925 года. Я его не забываю…
В Ленинграде меня поместили в гостиницу «Европейская» со строгим требованием из комнаты не выходить. «Кормить и поить будем в номере», — объяснил Шаров. Номер был удобный, с ванной, на столе достаточно еды и питья вдоволь. В последнюю неделю я очень мало спал — часа два-три в сутки, и прошедший день был очень тяжелым. Но хотя ночь была уже на исходе, мне не спалось и к еде я не прикоснулся. Только в эти тихие предрассветные часы, когда заботы последних дней миновали, я начал понимать, что вместе с ними миновала и вся прожитая жизнь, что у меня вовсе нет прошлого, знакомых, товарищей. Некому руку пожать, поздравить с праздником или успехом. А если кто и вспомнит — то с проклятием. Значит, мне надо отказаться от моего прошлого и начинать все сначала. Но где исходная точка новой жизни, каков ее облик?
Рано утром позвонил Салынь и сообщил, что ко мне идет сотрудник с поручением от Мессинга и все мне расскажет. Другим двери не открывать. Тот вскоре пришел, и, кажется, я его немного знал — из старших сотрудников управления. От имени Станислава Адамовича сообщил следующее:
— Есть предположение, что из Финляндии прорвался ваш старый знакомый Радкевич. Белые ищут Рейли, но понимают, что найти его трудно — он в могиле или в тюремной больнице, и потому они ищут вас. Если вы на свободе, значит, все нити к судьбе Рейли порваны. По этой причине из комнаты не выходить, никому дверей не открывать. Ночным поездом поедете в Москву.
Перед уходом он спросил меня:
— Что передать Станиславу Адамовичу?
— Привет передайте и скажите, что все понял.
С моим фиктивным арестом заканчивается мое участие в чекистской операции «Трест». Одновременно исчезает начальник 13-й заставы Сестрорецкого пограничного отряда Тойво Вяхя, и вскоре в глухой черноморской бухте Дюрсо появляется новый начальник заставы Иван Михайлович Петров.
Я был награжден орденом Красного Знамени, и его порядковый номер, еще до нумерации РСФСР — 1990; был представлен В. Р. Менжинскому; много внимания уделил мне незабываемый А. X. Артузов, со мной беседовали В. А. Стырне, Р. А. Пилляр, начальник ГУПВО З. Б. Кацнельсон и член коллегии ОГПУ Медведь. Еще долгие годы, по существу до смены поколений, некоторые из перечисленных лиц уделяли мне внимание и, проезжая через Москву, я изредка бывал у них. Они меня информировали о поведении Рейли в Москве до его ареста, о дальнейшей судьбе Захарченко-Шульц, Радкевича и о поездке монархиста Шульгина по стране под негласной опекой ОГПУ.
