Элизабет Гаскелл - Жизнь Шарлотты Бронте

Рецензия в «Палладиуме»298 принадлежит к числу тех, при чтении которых автор рецензируемой книги ощущает одновременно и радость, и страх. Он счастлив оттого, что его произведение получило такую тонкую и доброжелательную оценку, и боится ответственности, которая на него налагается. Мне советуют подождать писать и побольше изучать жизнь – что ж, если Богу будет угодно, я так и поступлю. Однако ждать со связанными руками, только наблюдать и молча думать – это тяжелее, чем труд рабочего.

Наверное, не нужно говорить о моих чувствах по поводу присланных Вами заметок о «Грозовом перевале». Они пробудили грустнейшие, но исполненные живой благодарности чувства. Все, что там сказано, верно: эти заметки полны понимания и истинной, хотя и запоздалой, справедливости. Увы, слишком запоздалой, слишком! Об этом, как и о печали, которая охватывает меня при мысли о преждевременно погасшем огне, не стоит много распространяться. Кто бы ни был автор статьи, я перед ним в долгу.

Как видите, «Шерли» имеет гораздо меньший успех, чем «Джейн Эйр», и, хотя мне обидно за последний роман, я не спешу жаловаться. Я сделала все, что могла, и, по моему собственному ощущению, он ничуть не хуже предыдущего произведения. Я вложила в него больше времени, мысли и тревог. Однако значительная часть этого романа написана в предощущении надвигающегося несчастья, а последний том, признаюсь, был сочинен как отчаянная попытка победить невыносимые душевные страдания.

В одной из посылок, присланных с Корнхилл, я обнаружила трагедию «Галилео Галилей» Сэмюэля Брауна. Мне она запомнилась несколькими очень красивыми местами. Если будете посылать мне еще книги (но не делайте этого до тех пор, пока я не верну то, что у меня лежит), я буду счастлива получить в числе прочего «Жизнь доктора Арнольда»299. Знакома ли Вам книга «Жизнь Сиднея Тейлора»? Я раньше не слышала даже ее названия, но мне рекомендовали ее как произведение, достойное прочтения. Разумеется, если я называю какую-то книгу, то имею в виду, что с удовольствием получила бы ее, если возможно.

В это время было решено переиздать произведения сестер Шарлотты – «Грозовой перевал» и «Агнес Грей», и мисс Бронте взяла на себя обязанности редактора300.

29 сентября 1850 года она сообщала мистеру Уильямсу:

Я намереваюсь написать несколько строчек по поводу «Грозового перевала», которые предлагаю поместить в начале в качестве краткого предисловия. Я заставляю себя перечитывать роман – впервые со дня смерти сестры. Его сила наполняет меня новым восторгом, но в то же время я подавлена: читателю нигде не дается возможность получить беспримесное удовольствие – каждый солнечный луч пробивается сквозь черную завесу грозовых облаков, каждая страница заряжена каким-то нравственным электричеством; и сама писательница ни о чем подобном не ведает, ничто не может заставить ее понять.

Это наблюдение наводит на размышления о том, что, возможно, и я сама тоже не чувствую странности и слабости собственного стиля.

Мне хотелось бы получить корректуру для исправлений, если это не составит для Вас большого неудобства. Лучше было бы несколько изменить написание речей старого слуги Джозефа. То, как это выглядит сейчас, сразу выдает йоркширцу диалект его родных мест, но мне кажется, что южане найдут такие речи нечитабельными, и тогда один из самых выразительных персонажей книги окажется для них потерян.

С грустью извещаю Вас, что у меня нет портретов обеих моих сестер.

В письме к любимой подруге, которая знала и любила ее сестер, Шарлотта более подробно рассказывает о том, насколько тягостной была для нее эта работа.

Ничего дурного не случилось, и я пишу тебе пару строк по твоему желанию просто для того, чтобы сообщить: я сейчас очень занята. Мистер Смит решил переиздать некоторые из сочинений Эмили и Энн, добавив к уже опубликованному кое-какие материалы из оставшихся рукописей. Я вплотную занялась перечитыванием, переписыванием, сочинением предисловия, примечаний и т. д. Поскольку времени отведено совсем немного, мне приходится трудиться интенсивно. Сперва я нашла эту работу тягостной и гнетущей. Но, решив, что это мой священный долг, я продолжила начатое и теперь уже переношу свои занятия лучше. По вечерам заниматься невозможно, потому что если я хочу закончить, то должна спать по ночам. Папа, слава Богу, чувствует себя лучше, и я, похоже, тоже. Надеюсь, и у тебя все в порядке.

Только что я получила любезное письмо от мисс Мартино. Она вернулась в Эмблсайд, и ей рассказали о моей поездке на озера. Она выражает сожаление и т. д. о том, что отсутствовала в это время.

Я и сержусь на себя, и удивляюсь тому, что никак не могу обрести лучшего настроения и привыкнуть или хотя бы смириться с одиночеством и оторванностью от людей как с выпавшим мне жребием. Но последнее занятие в течение нескольких дней, да и сейчас тоже, было для меня очень болезненным. Чтение рукописей, обновление воспоминаний воскресили боль потери и принесли почти невыносимую тоску. В течение нескольких ночей я не могла заснуть и ждала утра, а когда наступало утро, меня все еще не отпускало болезненное состояние. Я пишу тебе об этом, поскольку мне совершенно необходимо высказаться, чтобы получить облегчение. Надеюсь, ты простишь меня и не станешь волноваться, представляя, что мне хотя бы немного хуже, чем я пишу. Это всего лишь душевное недомогание, и сейчас мне лучше. Последнее несомненно, поскольку я уже могу говорить на эту тему, на что была не способна в самые тяжелые дни.

Я надеялась, что, оставшись одна, смогу занять себя писанием, но пока мои усилия ничего не дают: сказывается полное отсутствие стимулов. Ты наверняка посоветуешь мне уехать на время из дому, но это нехорошо, даже если бы я решила с легким сердцем оставить папу (слава Богу, ему лучше!). Не могу тебе описать, как я себя чувствовала после возвращения из Лондона, Шотландии и т. д. Я словно упала с небес на землю; мертвое молчание, одиночество, заброшенность были ужасны. Чего я боюсь теперь, так это того, что у меня снова появится жажда общения, а затем – отчаяние, ведь ничто не может принести облегчения.

Дорогая ***, я думаю о тебе с участием и нежностью, которые не могут меня развеселить. Боюсь, ты тоже душевно одинока и не имеешь занятий. Похоже, это наша судьба, в настоящее время по крайней мере. Дай Бог нам вытерпеть ее!

Во время последнего посещения Лондона Шарлотта, как сообщается в одном из ее писем, познакомилась со своим давним корреспондентом мистером Льюисом. Вот что рассказывает этот джентльмен301:

Через несколько месяцев[11] Каррер Белл приехал в Лондон, и я был приглашен на встречу с ним в Вашем доме. Вы, вероятно, помните, что она просила не называть меня, чтобы суметь, если получится, самой меня узнать. И она действительно узнала меня почти сразу, как только я вошел в комнату. Вы предложили мне сделать то же самое, и я оказался куда менее проницательным. Тем не менее я просидел рядом с ней почти весь вечер и был очень заинтересован беседой. При прощании мы пожали руки, и она сказала: «Мы теперь друзья, не так ли?» – «А разве мы не были ими всегда?» – спросил я. «Нет, не всегда», – ответила она многозначительно, и это был единственный намек на злосчастную статью. Я дал ей кое-что из романов Бальзака и Жорж Санд302, чтобы она прочла их у себя в деревне, и вот что она написала, возвращая эти книги: