С Мишей Хроленко у нас был связан один, как теперь говорят, проект. В последнее время это слово применяют не столько к техническим новшествам, как к всевозможным гуманитарным и деловым затеям. Как-то Солоухин сказал мне:
– А почему бы тебе не составить сборник стихотворений, написанных разными поэтами о Сталине, – ведь его воспевали все – от Ахматовой до Евтушенко! Прелюбопытная получилась бы книжечка, хе-хе! Ты это знаешь, тебе и карты в руки, а я написал бы предисловие.
Так и сделали. Я покопался в старых поэтических сборниках, составил книжку под названием «Дорогой подарок». Некоторые авторы были представлены не только хвалебными одами вождю, но и прямо противоположными по настроению и оценкам стихами на ту же тему, на небольшое время отстоящими друг от
друга. Рукопись с солоухинским предисловием была готова, но так и не вышла в свет из-за финансовых трудностей нашего спонсора. А другие почему-то не хотели…
Мы встречались, перезванивались. Я обнаружил свою дневниковую запись 21 декабря 1996 года:
«Позвонил Володя Солоухин, поздравил со статьей о Рокоссовском в «Советской России»:
Сегодня еще кой у кого день рождения, – заметил он, имея ввиду Сталина.
Солоухину 73-й год. Он болеет. Я сказал ему, что мои знакомые и в 96 неплохо себя чувствовали.
Я думаю, они пили кой-чего, – предположил Солоухин. – А вот Сталину кто-то помог умереть – это сто процентов!»
Последний мой разговор с ним. Как будто позвонил, чтоб попрощаться…
А 8 апреля его отпевали в еще не законченном храме Христа Спасителя – впервые такое. Патриарх назвал его настоящим христианином. Возможно, так и было, хотя сам Владимир Алексеевич однажды сказал мне:
– Я в Бога, конечно, не верую, но Бога уважаю… Он верил в Россию, верил в человека и делил всех
людей на чудаков и нечудаков, или чудаков на букву «м», как писал Шукшин…
Стояла у меня бутылка шотландского виски, думал – привезу Солоухину, чтоб он повторил: «Простой шотландский виски!» – и засмеялся… А, когда выпьем, и, как водится, покажется недостаточно, он скажет:
– Пойдем к Мише Алексееву, у него всегда есть в холодильнике…
В застолье Владимир Алексеевич рассказывал разные истории, связанные с писателями. Например, Ра-сул Гамзатов признался ему, как пригласил поэта Александра Говорова: «Саша, приезжай ко мне в гости в Махачкалу!»
«А он, дурак, и на самом деле приехал!» – смеялся Расул.
Анекдоты от Солоухина я слышал редко, но из последних запомнил такой: Учительница говорит:
Петя, прочитай стихотворение.
Стихотворение Некрасова. Поздняя осень, грачи улятели, – читает Петя.
Петя, но почему же улятели?- спрашивает учительница.
Клявать нечего, Марь Иванна, – отвечает Петя.
…Хотел я прийти к Солоухину с бутылкой виски.
Не получилось. Предполагаем, а нами располагают. И вот я сижу один и пью «простой шотландский», как положено, со льдом и тоником, поминаю тебя, Владимир Алексеевич. Мы не были близкими друзьями, но что-то тянуло к тебе- не только магнетизм твоего самобытного таланта.
Ты жил, как хотел, и написал то, что хотел. Тебе и сейчас многие могут позавидовать, ибо лучшая участь для талантливого человека в России – умереть, чтобы остаться.
ПОЧЕМУ Я НЕ СТАЛ ПРЕМЬЕР-МИНИСТРОМ
Документальная повесть
1. ИЛЬИНСКИЙ БАЗАР
Мы люди советские! Мы люди рабочие! Мы любим работать!
Наша хозяйка, Филаретовна, лежит на деревянном топчане, покрытом полосатой молдавской ковровой дорожкой. В комнате полутемно, не прибрано, грязно. Утренний свет упруго пробивается сквозь усиженное мухами оконное стекло и косым, неярким квадратом гостит на земляном полу. Хозяйкин муж, дядя Петя, Петр Иваныч, сидит посреди комнаты за столом, целенаправленно уставясь на граненый стаканчик. На столе- ни скатерти, ни кусочка хлеба, только графин красного вина, уже неполный.
Мы люди советские! – продолжает хозяйка, лежа на топчане. Она в красном платье с засученными рукавами.- Мы красные! У меня красный летчик на квартире! С женой и мальчиком! Иди ко мне, лебедь черный, я тебе что-то дам!
Хозяйка гладит мой невероятно белый для Молдавии чубчик и достает из кармана грецкий орех.
Русские дали нам хлеб! Трэяскэ мареле Сталин! – завершает она по-молдавски и вручает мне орех.
Я привык к ее ежедневным речам, которые в присутствии моего отца бывали еще продолжительнее, ярче и политически заостреннее. Хозяйка меня любит, дядя Петя тоже, и я чувствую к ним что-то хорошее, особенно к дяде Пете. Не в пример Филаретовне он говорил мало, даже голоса его не помню. И всегда
что-то делал: пил вино или работал, но чаще совмещал то и другое – у него это получалось. Иногда ездил на велосипеде, захватив деревянный ящичек с инструментами, а меня сажал впереди, на раму. Ехать было страшно: на нашей улице, да и дальше, здорово трясло, вот-вот свалишься. И однажды мы наконец упали. Дядя Петя на повороте не выдержал угол, машина наша завалилась, я оказался под цепью, с дяди Пети слетела его серая кепка, и он накрыл меня своим душным телом в латаном пиджаке. Больше я с ним не ездил. Однако он быстро искупил свою вину, изобретя для меня из палочек и ниток удивительную штуку – кувыркающегося гимнаста. Роскошная была игрушка! Нажмешь на боковые стойки – гимнаст делает «склепку», крутит «солнышко»… Первая игрушка, которая запомнилась. Потом появились купленные в магазине тряпичный клоун в колпаке, паровоз, пуленепробиваемый, спаянный в стиле «Уралмаша» из грубой, толстой жести, маленькая голубая «эмка» и зеленая пушка за 12 рублей 50 копеек… Это все мои дошкольные игрушки. Был еще принесенный отцом с работы деревянный «мессер-шмитт». Аккуратно выточен, покрыт лаком – однако не нравилась мне его грязно-серая окраска, к тому ж кресты и свастики… Пошла в дело бутылка голубого эмалита, «мессер» принял достойный цвет, а когда подсох, то его идейное перевоплощение было завершено красными карандашными звездами на крыльях и фюзеляже. По моей просьбе отец приделал к нему колеса из проволоки и двух деревянных шашек – на макете не было шасси. Этот «мессер» применялся при разборе боевых вылетов, а теперь война кончалась, и немцы сюда уже не залетали.
С утра до вечера носился я по двору с голубым самолетом, совершая взлеты и посадки. Нравился мне теперь его цвет, хотя на нашем аэродроме я не видел голубых машин: «кукурузники» и все пять «Ли-2» и «Си-47» были темно-зеленого, так называемого защитного цвета. Стояли еще два пятнистых, рыжих «харри-кейна», но они, как и все заграничное, меня тогда мало волновали. Был еще один, правда, не голубой, а темно-синий «Ли-2» № 4155, да недолго был: где-то на Кавказе наткнулся в тумане на скалу, вылетели оба мотора, однако машина спланировала, все остались живы, только командир корабля Шишигин стал заикаться…
