для нужд управления производственными процессами. Маститый собеседник мне тогда сказал, что он уже давно так и ставит вопрос перед министерством, но результат его активности может легко оказаться совершенно обратным: производство знаменитых наших универсальных ЭВМ – линию БЭСМ – вообще могут однажды закрыть.
К сожалению, прогноз С. А. Лебедева оказался пророческим.
Вот тогда я и начал понимать, что «система одного завода» требует коренной реконструкции – она не сможет принять нового вызова научно-технической революции. Отрасль-цех нужна тогда, когда цель достаточно примитивна и нет необходимости в широкой номенклатуре производства. А главное – в ее быстрой смене. Мы же вступаем в эпоху, когда исход «холодной войны» будет решать не паритет в ракетно-ядерном вооружении, тем более что он достигнут, а общий уровень технического развития государства, конкурентоспособность нашей промышленности. И здесь мы сталкиваемся с трудностями, не преодолимыми в рамках «системы одного завода». Одним отраслям объективно невыгодно переходить к производству более сложных универсальных компьютеров, другим – внедрять компьютерную технологию в собственную деятельность: надо многому учиться заново, да и людей придется менять!
Но самым грозным индикатором грядущей стагнации был провал косыгинских реформ, тем более что их внедрение было освящено всем необходимым набором партийных решений, и казалось, что их успех заранее обеспечен. Провал означал, что номенклатура не принимала реформ в принципе. Ее собственные интересы стали выше интересов страны, а маразмирующие старцы, возглавлявшие государство, вряд ли отдавали себе отчет в опасности происходящего. Да и сами не очень стремились к реализации реформ.
Интеллигенция достаточно точно понимала суть происходящего, и я думаю, что к середине 1970-х годов она уже выработала свою позицию, которая, правда, нигде никогда четко не формулировалась. Но позиция существовала и была достаточно общей. Я имею в виду не только моих коллег, занимавшихся проблемами использования вычислительной техники в интересах оборонной промышленности, но и значительно более широкий слой работающей интеллигенции. В эти годы я активно работал на Ставрополье со специалистами в области сельского хозяйства и даже был избран в действительные члены ВАСХНИЛ. В это же время в Вычислительном центре АН СССР, где я работал, шла активная работа по созданию вычислительной системы, имитирующей функционирование биосферы, и мне приходилось иметь дело со специалистами самого разного профиля – не только с инженерами, но и с биологами, сельхозниками и т. д. И я видел глубокий уровень взаимного понимания и почти тождественную оценку ситуации.
Мы видели две «главные опасности», избежать которых в рамках существовавшей системы и перманентного, все развивающегося системного кризиса многим из нас казалось невозможным.
Первая – это проигрыш в «холодной войне». Он означал прежде всего то, что наша страна оказывалась аутсайдером в области научно-технического прогресса. Другими словами, Советский Союз автоматически уходил на периферию развивающегося мира со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Другая опасность, порождавшаяся первой, – неизбежные внутренние перемены революционного характера. Страна, которая в этом веке пережила несколько революций, гражданскую войну и две мировые войны, просто не выдержит нового революционного катаклизма. Он может окончиться гибелью нации!
Вот почему все наши усилия были направлены на поиск путей такого совершенствования существующей системы, которое позволило бы избежать этих опасностей. Направления поисков были очень разными. Так, например, академик Г. С. Поспелов разрабатывал программный метод управления экономикой страны. Он основывался на идеях, лежавших в основе современной технологии проектирования и создания сложных технических систем. Честно говоря, я считал такой подход несколько наивным, но всячески его поддерживал, полагая, что идеи программного метода, будучи внедрены в практику государственного управления, не просто помогут модификации существующей системы и ее способности эффективно участвовать в процессе развития научно-технического прогресса, но и, что мне казалось особенно важным, ограничить монополию отраслей.
Пожалуй, ближе всего к моим личным идеям были мысли, которые высказывал В. М. Глушков, тогдашний директор Института кибернетики в Киеве. Нам часто приходилось оказываться вместе на заседаниях различных комиссий, организованных ВПК. В те годы решалась судьба всей линии БЭСМ, и мы с Глушковым всегда оказывались по одну и туже сторону баррикад. А дискуссии в Кремле бывали весьма острыми и затрагивали саму суть социальной структуры нашего государства. И мы, технари, явно проигрывали чиновникам.
Меня же больше всего волновали вопросы конвергенции. Но я понимал ее не в той примитивной форме, которую обычно в те годы было принято обсуждать. Я пришел к убеждению, что и классический рыночный капитализм, и принятая в нашей стране «система одного завода» в равной степени тупиковые пути развития человечества. Следует искать иные принципы развития общества, качественно иные! И, самое главное, не делать резких революционных скачков.
Я все более внимательно присматривался к истории нэпа, и мне казалось, да и сейчас кажется, что мы упустили тогда удивительный шанс создать действительно новый тип демократического общества. Сегодня он уже неповторим, ибо в 1930-е годы было уничтожено крестьянство – основа самодеятельного населения. И тем не менее многое из опыта нэпа можно было бы использовать даже и сегодня.
Как-то, году в 1985-м или начале 1986-го, я был приглашен на совещание, которое проводил М. С. Горбачев. В перерыве он подошел ко мне, и у нас состоялся короткий, но значительный разговор. «Что-то вы перестали к нам заходить?» Я ответил: «Одно дело, когда вы были секретарем, отвечающим за сельское хозяйство, а теперь вы – генсек». – «Ну, а как вы прокомментируете происходящее?» И тогда я ему сказал фразу, которую помню дословно: «Пока у вас в руках императорская власть, ликвидируйте монополию отраслей, попробуйте восстановить систему, подобную синдикатам времен нэпа». Михаил Сергеевич отреагировал: «Да, интересно. Напишите».
Я подробно изложил свои соображения и передал письмо в его личную канцелярию. Прошло еще года два-три, и я снова увидел Горбачева на каком-то совещании. Теперь уже я к нему подошел и спросил о моем письме. Ответ последовал сухой и лаконичный: «Не помню. Вероятно, не получал».
Как говорится, комментарии излишни. Правительство нас, научно-техническую интеллигенцию, не слышало.
Вопрос о постепенном реформировании «системы одного завода», а следовательно, и сохранения тех социальных завоеваний (образование, медицина, занятость и т. д.), что позволяли гражданину смотреть спокойно в будущее, был окончательно снят к концу 1980-х годов.
Системный кризис продолжается. Его финал
Вместе с тем у руководства страны были свои консультанты: оно слышало других. Я уже заметил выше, что в диссидентском движении участвовала не только «кухонная интеллигентщина», но были и весьма достойные люди. Но, увы, не они играли первую скрипку.
Как-то на грани 1970-х и 1980-х годов один мой знакомец притащил мне целую кипу самиздатовской писанины. И последние иллюзии об этом движении у меня развеялись. Среди диссидентов я увидел людей, которые остро ненавидели не большевиков, а нас, русских,
