"А тебе, - спрашивал он себя, - обо всем хочется помнить?" Приходили приглашения от ветеранов другой армии, которой он командовал после 38-й, он никогда не откликался. Сказать честно, он не был уже полководцем, это в нем умерло. Больше, чем за год, ни одного ордена не имел он в розницу, все из тех, что давались оптом по всему фронту. Приезжал командующий фронтом Попов, говорил с грустным упреком: "Фотий Иваныч, ты воевать - думаешь?" Они были оба генерал-полковники, оба Герои, так что сурово попенять Кобрисову он не решался, а впрочем, и человек был мягкий, поэтому и не досталось ему ни маршальских звезд, ни ордена "Победа". "А я что же, Маркиан Михайлович, по-твоему, не воюю?" - "Да как-то странно ты воюешь. Целое хозяйство тут развел, коровы у тебя тут, женщин
полно, то и дело свадьбы играются, а немца - совсем не тревожишь". "Зачем я его буду тревожить, раз он меня не трогает? Будет общее наступление - пойдем помаленьку, а чего бабахать зря? Немца напугаешь - он мне потом неделю жить не даст". - "Говорили мне, Кобрисова придется вожжами удерживать, а ты инициативу проявить не можешь. Даже не поинтересуешься, что у тебя на левом фланге делается..."
"Чайком не побалуемся? - спрашивал в ответ Кобрисов. - Велю самовар поставить, а покуда закипит, да сгоняем по чашечке, нам и доложат, что там на фланге делается. На каком, вы говорите? На левом?" Командующий от чая не отказывался, только говорил со вздохом: "Разучился ты, Кобрисов, воевать..." А Кобрисов все большее облегчение, даже и удовольствие, находил в том, чтобы уходить под защиту своей дури. Это сделалось его стилем. Думая об этом сейчас, вспоминал он подслушанный разговор двух солдат, рывших ему окопчик, молодого и пожилого. "А вот по стилю, по стилю существенно они друг от друга отличаются, командующие наши?" - допытывался молодой. А другой, летами и фронтовым опытом постарше, сворачивая цигарку из "Боевого листка", ему отвечал: "Как же
не существенно? В одном дури поменьше, в другом поболее, вот и отличаются..." Ах, молодец какой! Право, ничего умнее не услышал Кобрисов о себе и своих коллегах за всю войну.
Не дожидаясь победного конца, предложили танковое училище. Что успели его выпускники на войне? "Отметиться", как он говорил. Впрочем, кто-то из них поучаствовал в штурме рейхстага, а кто-то в Прагу успел на раздачу пирогов, даже иные в составе 38-й... В их памятных фотоальбомах он был в красивом овале, и указывалось, что это он формировал 38-ю. Все как-то к ней сходилось, которую у него отняли. И если подумать, так и он тоже, наперекор своей неудачливой судьбе, освобождал Прагу, помог чешским повстанцам вышибить эсэсовцев. Чехам, правда, еще до этого помогли власовцы, бывают же совпадения. Ну, что же, и хорошо, что закончил Власов свой извилистый безнадежный путь добрым делом, и мог бы Верховный это учесть и не казнить его, а простить на радостях. Да ведь на добрые дела нужно еще право заслужить, кто ж его даст изменнику! И что ж бы это за Победа у нас была, какие такие радости - без "справедливого народного гнева", без "священной расплаты"?..
Ехал и теперь по Кутузовскому проспекту, здесь тоже были Хрущевы и прочие дорогие и любимые, из-за них пропустил он Бородинскую панораму и неприметную Поклонную гору и пропустил начало, когда таксист стал рассказывать жене о своем участии в Московской битве:
- ...а танки он гонит, понимаешь, гонит, а танки у него - ох, злые! И все куда-то в сторонку побежали. Ну, а мне что - больше всех надо? Тоже и я в сторонку. Не так что драпаю, но - в темпе. Я вам скажу, Майя Афанасьевна, где лучше всего бежать. Лучше всего - в середке. Я молодой хорошо бегал, всех мог обогнать, но мне как бы инстинкт говорит: "Не спеши, не спеши..." не дай Бог, политрук с пистолетом навстречу выскочит: "Стой, трусы-предатели!" - или же заградотряд из пулеметов чесанет - первые пули твои будут. А всех вперед пропустить - тоже плохо, немец-то догоняет, в спину из автоматов чешет, и никто тебя не загораживает. Так что лучше в середке. Но я вам скажу, Майя Афанасьевна, когда в середке плохо, а лучше в сторонку. Это если "мессер" налетит - по-нашему "мессер", а по-ихнему "мессершмитт", - именно он в середку весь боезапас всодит, потому что скопление, за одиночными ему гоняться - охота была!.. А тут "юнкерc" налетел, восемьдесят седьмой, "лапотник" мы его звали, тоже злой был, бомбочкой по нам - шарах! Оглушило меня - и лежу в воронке. Не знаю, кто меня в воронку столкнул, а очнулся - лежу засыпанный, в голове, извините, звон. И вот говорят, вся жизнь человека за одно мгновение проходит. Ну, вся не вся, частично... Но много передумать тогда пришлось. И зачем, думаю, люди войну придумали?.. Ох, мамочки, война!.. Не дай Бог!..
"Не понимаю, - думал генерал. - Кто ж тогда победы одерживал, если такие были защитники отечества, то в середку норовили, то в сторонку?.." И с удивлением признавал, что да, именно они. Всегда окруженный людьми храбрыми, и еще старавшимися в его присутствии свою храбрость показать, он составил себе впечатление, что и вся армия в основном такова. А на самом деле только малую часть ее, как в гранате запал, составляют те, кто воевать любит и без кого война и трех дней бы не продлилась, а для людей в массе, "в середке", она только страшна и ненавистна. Так, может быть, ничего удивительного нет, и ничего позорного, что и он задолго до конца почувствовал отвращение? Правда, еще двенадцать лет после конца он командовал танковой академией, но что это за война была - разучивать операции, которые никогда не повторятся? Понемногу и вспоминать войну расхотелось, жизнь заполнили анализы и диагнозы, рассказы об операциях совсем иного рода, о том, как готовили и как давали наркоз и через сколько часов он очнулся. Правда была в том, что он умер там, в Мырятине. Там и должен был лежать. Предвидение было верным, не обмануло. И погребальные дроги не миновали его.
Но вот сегодня он вдруг услышал какой-то неясный зов, почувствовал беспокойство и тоску; пришло сожаление, как в юности о пропущенном свидании, и боязнь куда-то опоздать, и смутное ощущение, что где-то ждут его, да не где-то, а именно там, куда он держал сейчас путь.
Проехали Кунцево - и вот приближались к вершине того холма. Он помнил, что это место было на первом подъеме от границы Кунцева, но ту границу уже перешагнули ничтожные строения и домишки, они карабкались на подъем и зрительно скрадывали его. Он искал, где же тот столб, на котором висел тогда репродуктор. Ни репродуктора не было, ни столба, а красовалась трансформаторная будка с черепом и костями. Но все рельефы запоминал он хорошо и попросил остановить почти там же, где и тогда, только на противоположной обочине.
- Проводить тебя, Фотик? - спросила жена. - Или ты хочешь один?
- Один.
