Вчера я добыл 50 наших. Вечером вчера же обеспечил банк<овский> перевод 30 наших. Сегодня говорил с Екатериной Сергеевной Фишер: она немедленно присылает 250 наших (из Парижа Вам переведут почтою) и затем сама предложила «потом» переводить Ивану Сергеевичу еще и ежемесячную квоту. Значит, эти суммы поступят к Вам в ближайшие же дни по разным каналам.
Остальное — дело Божие (т. е. исцеление и благословение).
Е. С. Фишер очень просит сообщить ей, т. е. мне для нее — адрес лечебницы, где лежит Иван Сергеевич. Сие для особого вида помощи «натурою».
Прилагаю записочку от меня для Ивана Сергеевича. Душевно Вас обнимаю.
Ваш И. А. И.[655]
Екатерина Сергеевна Фишер жила на той же улице, что и Ильин, лично она не была знакома со Шмелевым, но приняла горячее участие в жизни писателя. Шмелев был ей сердечно благодарен. Она навестила его в январе 1950 года, они переписывались. Ссуду в 500 долларов дал Кулаевский фонд, и Шмелев надеялся ее вернуть гонорарами. Требовались лекарства, никуда не исчезли обычные бытовые затраты — и приходила помощь от Александры Львовны Толстой, Ксении Васильевны Деникиной, Ивана Александровича Ильина, Раисы Гавриловны и Людмилы Земмерингов, Шарлотты Максимилиановны Барейсс, Георгия Дмитриевича Гребенщикова, архиепископов Анастасия и Серафима и многих других. Конечно, всеми силами его поддерживала Юлия Александровна Кутырина.
После операции прошло сорок дней, а Шмелев все еще вставал только на один-два часа. Но произошло сильное укрепление духовное, он утвердился в вере в милосердие Бога, все еще чувствовал на себе Его волю, хотел молиться и стать истинно православным. В третьей и четвертой — а была задумана и четвертая — книгах «Путей небесных» он хотел воспеть Господа. Пока писать было нельзя, и он объяснял это так: ему дана возможность стать духовно чистым и достойным работы над романом. Он обратился к прежним мыслям о Божьем плане:
…каждому дан от Господа «план жизни». И если человек вглядывается в чертеж этого плана, следует ему — его жизнь — плодотворна и благоденственна. Иначе — страдания великие. То же и у кажд<ого> народа, у нашей Земли, и у всей Вселенной… — все в «плане», все задано — «выполняй, а Я помогу тебе». Господь в вечном творчестве, так и челов<ек> (к<а>к и природа) всегда в творчестве (даже в неподвижности своей), но важно, чтобы это тв<орчест>во соответствовало хотя бы тени «плана»[656].
Шмелев спешил работать, чтобы принести Господу благодарение за Его милость. Он задумал написать «историю одного романа» — вступительную статью для перевода на английский язык «Человека из ресторана». Об этом он рассказал навестившему его Зеелеру. Он тревожился об условиях издания труда Ильина «Аксиомы религиозного опыта» в «Возрождении» и «ИМКА-Пресс». Он хлопотал и об Ольге Александровне, которая перенесла тяжелую операцию и нуждалась в утешении и укреплении, и он умолял Ильина приласкать ее. Сам он писал ей:
Дорогая моя Олюшечка, я так стосковался по тебе! мое сердце прямо переполнено нежностью к тебе, такой кроткой ласковостью, такой тихой любовью, такой светлой-светлой!.. Пиши мне открытой душой, не на Вы, это коробит… теперь я всегда сам смотрю свою почту, уже недели три, как не в постели, и каждое твое письмо тотчас же убираю и запираю. О родненькая моя! Напиши, как ты себя чувствуешь, как прибывают силы, как в душеньке у тебя? Думаю, что ты отдыхаешь в санатории. Если еще нет, Олюша, поезжай, голубка… окрепнешь, соберешь себя!.. Как я хотел бы с тобой уехать в Ланды, в Капбретон… <…> Как нежно, светло думаю о тебе! Спасена и ты, родная моя, светик мой. <…> Обнимаю тебя, родная моя, и нежно смотрю в твои добрые и, порой, радостные глаза. Господь да сохранит тебя! Когда лягу в постель — молюсь за тебя, как умею. Напиши поскорей, очень тоскую по тебе, не зная, что с тобой[657].
В апреле 1950 года Шмелев написал для «Русской мысли» — очень старался успеть к Пасхе — очерк «Приятная прогулка», который посвятил Дмитрию Ивановичу Ознобишину.
Рассказчик «Приятной прогулки» прочитал в газете объявление о продаже библиотеки и в Пасху отправился по указанному адресу на станцию Лопасня по Курской железной дороге. Он молод, только что поступил в адвокатуру, и свободных денег всего пять тысяч. По дороге он встречается с известным букинистом от Проломных Ворот и книготорговцем с Моховой. Хозяин библиотеки — князь, который, как говорит встретивший их на станции кучер, жалеет народ. Вся атмосфера Пасхи радует душу. Раздается колокольный звон, народ христосуется, библиотека залита солнцем, зеленые тюлевые занавески, стол под зеленым сукном, в простенке образ св. Николая, лампадка — все говорит об устроенном мире. Даже неожиданное решение князя библиотеку не продавать, а передать по дарственной будущей читальне имени Пушкина, говорит об этом. Князь о народе отзывается так, как мог бы сам автор: народ несет в себе бессознательно-стихийную веру в то, что он не хуже других народов, что он с князьями и царями «творил Россию». Князь и его крестьяне — потомки участников битвы при Калке, и рассказчику открывается истинный смысл слова дружина. Есть в очерке и древний дуб, под которым похоронен предок князя, сраженный в битве при Калке. Князь умер за три года до Первой мировой войны, он завещал похоронить его на сельском погосте — среди народа.
Шмелев словно писал себе в душевное укрепление. Это видно и в языке, простом и прозрачном, без стилевой экспрессии. Например: «Дорога пообсохла, но в тенистых местах еще оставалось снегу, после великих снегопадов. На встречавшихся малых речках вода еще не вошла в русло, и мужики, в веселых рубахах, стоя в ботничках, ловили наметкой рыбу».
Ему открылось: если бы он попал в Америку, то давно бы умер. Его оперировали здесь, он спасся — и это по воле Господа и по молитвам отшедших родных. Он чувствовал, что жить осталось немного. К апрелю состояние ухудшилось, он потерял аппетит, очень сдал в весе, засыпал только со снотворным. Незадолго до смерти он сделал распоряжения о своем архиве: передал на хранение Антону Владимировичу Карташеву письма к О. А. Бредиус-Субботиной. Он так ослаб, что 9 июня уже сам не смог написать ей письмо. Но он его надиктовал и в нем признался: «Все мои планы гаснут, я почти в отчаянии. <…> О, как мне скорбно», и последнее слово: «Помолитесь!»[658]
24 июня, тяжелобольным, он приехал в обитель Покрова Пресвятой Богородицы, что в 140 километрах от Парижа — в Бюси-ан-От. С ним туда последовала и М. Т. Волошина. День Шмелев провел в беседах. В девять вечера он лег спать, но вскоре матушка Феодосия и Мария Тарасовна услышали донесшийся из комнаты Шмелева шум, они поспешили к нему и увидели его лежащим на полу. Ему вводили камфару… но она не помогала. Его не стало в половине десятого.
