Слегка смещённая кверху точка зрения позволяет представить, что Кастильоне на миг прервал разговор, вопросительно глядя на собеседника, словно ожидая от него подтверждения высказанной мысли. Его благожелательный вид говорит о человеке, живущем в полном согласии с миром, самим собой и понимающем занимаемое им положение в обществе, отчего на лице отражена нескрываемая самоуверенность, психологически точно переданная художником. Рафаэль любил друга и с иронией относился к некоторым его слабостям.
Кастильоне не знал, как отблагодарить друга. Известно, что, довольный своим изображением, он написал латинскую элегию как бы от имени своей молодой жены, сетовавшей на частые отлучки мужа, и единственным её утешением является разговор с его портретом кисти Рафаэля, на котором он как живой, и она учит маленького сына узнавать и привыкать к отцу. Узнав об этом, друзья долго потешались над причудой Кастильоне. После его смерти портрет был подарен старшим сыном Камилло урбинскому герцогу Франческо Мария делла Ровере в знак благодарности за помощь и поддержку в трудные дни семье покойного. В своё время эта работа произвела сильное впечатление на Рембрандта, снявшего с неё копию в рисунке, хранящемся в венском музее Альбертина.
В этом и некоторых других римских портретах проявилось величайшее мастерство Рафаэля, внёсшего свой весомый вклад в искусство европейского портрета эпохи Возрождения. Его работы преисполнены энергии с выделением в портретируемом волевого или интеллектуального начала с приданием ему значительности и возвышенности. Они резко отличаются от работ портретистов XIV века с их тенденцией к фиксации прежде всего физиономического сходства или от хрупких стилизованных портретов Боттичелли. Рафаэль выражает сущность своих персонажей не мимикой лица или жестом, а посредством композиционного и колористического решения.
Он дорожил дружбой с Бембо и Кастильоне, пользовавшихся немалым влиянием при папском дворе. Их амбициозные усилия были направлены на сближение политики с миром культуры и искусства, в чём оба во многом преуспели, и Рим менялся в лучшую сторону прямо на глазах. Росла и слава Рафаэля. В его приёмной во дворце Каприни, на фасаде которого было написано Domus Raphaelis, неизменно толпились посетители, обращавшиеся с различными просьбами или желающие поближе с ним познакомиться и заручиться его расположением.
Однажды ранним утром пред ним предстала убитая горем мать, прибывшая из Урбино. Её юный сын Маркантонио за призыв вернуть герцога Франческо Мария делла Ровере был приговорён к смерти нынешним правителем. Рафаэль принял живейшее участие в судьбе сына несчастной женщины, хотя это могло обернуться для него опасными последствиями. Друзья старались отговорить его от безрассудного шага.
— Поймите, мой друг, — настаивал Кастильоне, — вы тем самым задеваете интересы всего клана. Мстительный Лоренцо Медичи вам этого не простит.
— Так подсказывает мне совесть, — был ответ Рафаэля. — Я не могу остаться равнодушным, когда речь идёт о жизни моего земляка. Неужели это непонятно?
Друзья явно недооценивали роль и положение, занимаемое Рафаэлем в обществе. Нет, он не был героем и борцом за справедливость, но, обладая отзывчивым сердцем к беде ближнего, тут же отправился во дворец. Но у папы начался очередной приступ и он никого не принимал. Тогда Рафаэль громко объявил собравшимся в приёмной придворным:
— Передайте Его Святейшеству, если мой земляк Маркантонио не будет немедленно освобождён, я последую примеру Леонардо да Винчи и навсегда покину Италию.
Угроза подействовала, и Биббьена помчался в опочивальню к папе.
— Ваше Святейшество, в словах «любезного сына» такая решимость, что сомневаться в его намерении не приходится.
— Так действуйте! — заорал папа. — Не хватало, чтобы из-за какого-то сопляка мы лишились великого мастера. Европа спит и видит, чтобы заполучить его.
Благодаря смелому гражданскому поступку Рафаэля молодой человек был вырван из рук палача. Весть об этом разнеслась далеко за пределы Рима, принеся художнику ещё большую известность в самых широких кругах, а в Урбино толпа встретила Маркантонио как героя. По воспоминаниям современников, при одном только появлении Рафаэля всё вокруг преображалось, словно озаряясь светом любви и дружеского расположения. Обычно он выходил на люди в сопровождении целой свиты учеников и поклонников, привлекая внимание прохожих.
Но, как говорится, долг платежом красен, и вскоре Рафаэлю была передана настоятельная просьба папы запечатлеть на портрете любимого племянника Лоренцо Медичи в преддверии его помолвки с французской принцессой. Тот с неохотой пришёл в мастерскую художника для позирования — против воли дяди пойти не посмел. Папский племянник был хорошо известен в кругах римской богемы как картёжник и бретёр, что вызывало беспокойство его матери Альфонсины, вдовы Пьеро Медичи, старшего сына Лоренцо Великолепного. Она не раз обращалась за помощью к порфироносному деверю со слёзной просьбой приструнить сына, для которого наконец найдена невеста. Во Флоренции уже началась подготовка к предстоящим торжествам в связи с официальной помолвкой, намеченным на следующее лето.
Рафаэль исполнил пожелание папы, но скрыть свою неприязнь к портретируемому не сумел. Портрет получился очень ярким и добротным по живописи, но придать взгляду папского племянника благожелательность при всём старании художника не удалось. На зрителя устремлён взгляд напыщенного самодура. Но самому Лоренцо портрет пришёлся по душе, и он выразил Рафаэлю глубокую признательность, подарив в знак благодарности античную гемму из коллекции покойного отца. Но год спустя после его свадьбы и скоропостижной смерти следы картины затерялись. Портрет, находящийся в музее Фабра французского городка Монпелье под Парижем, считается копией, выполненной одним из учеников мастера, равно как идентичный портрет из нью-йоркского частного собрания.
Папский двор не переставал занимать вопрос об официальном портрете понтифика, до которого руки не доходили из-за частого недомогания Льва X. В почитаемой римской церкви Санта-Мария дель Пополо продолжал привлекать внимание прихожан и приезжих паломников рафаэлевский портрет папы Юлия. Ближайшим папским окружением не раз высказывалось предложение выставить там портрет действующего понтифика, чьё изображение было запечатлено на ватиканских фресках, но народ не мог его видеть. Памятуя о недавнем демарше Рафаэля, кардинал Биббьена стал относиться к нему с некоторым недоверием, считая, как он выразился, что «любезнейший сын» в последнее время отбился от рук под влиянием липнущих к нему как мухи на мёд разного рода вольнодумцев. Он осторожно предложил папе как возможную кандидатуру Дель Пьомбо. Но Лев Х ни о ком слышать не хотел, кроме Рафаэля.
