— У ребят жизнь в Англии сложилась неплохо. А ваш с Идой Михайловной сын, родившийся в Москве — он как?
— Ему за сорок, он — специалист по финансам. Миша — кандидат наук и очень хороший преподаватель.
— Понятно. А как обращается к вам жена?
— Жора.
— С первых дней знакомства?
— Нет, так меня назвал кузен Иды.
— За ваши долгие, я бы сказал, очень долгие годы в России вы общались со многими своими бывшими английскими, американскими коллегами, которые, как и вы, верно служили СССР, России. Среди них Филби, Моррис и Лона Коэн… И наверняка наши российские нелегалы. Когда я спросил Героя России Морриса Коэна, не скучно ли ему в Москве, вдали от Штатов, он ответил: «А вы думаете, там я бы имел возможность общаться и дружить с таким интеллектуалом, как Джордж Блейк?»
— Моррис Коэн — прекрасный человек. И Лона тоже. Мы стали большими друзьями, особенно в последние годы их жизни. Я часто бывал у них на Патриарших, а они у нас на даче.
— Лонсдейла — Молодого, российского нелегала, вспоминаете?
— Еще бы, мы сидели вместе в лондонской тюрьме Уорм-вуд-Скрабс, много общались.
— Никак не пойму, как российскому разведчику Лонсдейлу, приговоренному к двадцати пяти годам за шпионаж, и вам, со сроком отсидки в 42 года, давали общаться?
— Никто не понимает. Можно сказать, то была административная ошибка. Мы оба проходили там опасными преступниками, должны были бы быть под особым наблюдением. Но у английской контрразведки и у тюремной администрации оказались разные понятия относительно этого самого наблюдения. Нас обязаны были содержать отдельно, исключить возможность встреч, а получилось наоборот: ежедневную прогулку мы совершали вместе. Лонсдейла обменяли, а я — бежал.
— В Москве встречались?
— Конечно, Лонсдейл бывал нашим гостем.
— А с Кимом Филби?
— Естественно. Его будущая жена Руфина — подруга Иды по институту, где они вместе работали. Ким ее увидел, и она ему сразу очень понравилась. Тут вспоминаю одну деталь. Вскоре после этого Служба подарила мне машину «Волга». Когда ж это было? В 1971-м? И моя мама была здесь. Они с Филби очень мило общались. Мама любила вечерком выпить мартини, и Ким тоже. Отношения были очень хорошими. А я в то время мало знал о российских дорогах: думал, сядем на машину и поедем по России. Но, ха-ха, это было чрезвычайно трудно. Где остановиться на ночь или купить бензин? А уж починить мотор… Но всё равно однажды Ида пригласила Руфину в Ярославль, и мы на «Волге» все вместе туда поехали. И я видел, что Ким сразу в Руфину влюбился и предложил руку и сердце.
— А со своими друзьями вы говорили о делах разведки?
— Говорили. Вспоминали, как было в Англии, в других странах. Да, есть о чем вспомнить. Но анализировать — нет. Нам было всё ясно. Мы знали истории друг друга, понимали, кто и что сделал. Потом через Мелинду познакомились с Доном Маклином.
— Еще одним, помимо Филби, членом Кембриджской пятерки и его женой.
— Мелинда уже ушла от Дона. Но они еще не развелись. Она жила в маленькой квартире на этой стороне Москвы-реки, а Маклин на той, около Киевского вокзала. Он был интеллигентнейшим человеком, отлично говорил и писал статьи. Причем — на русском.
— Говорил — как вы?
— Очень и очень хорошо, но, как и я, с акцентом. Это неизбежно, когда учишь язык взрослым. Он был одним из ведущих сотрудников нашего Института мировой экономики и международных отношений. Мы сидели в комнатах по соседству.
— А кто из товарищей по разведке был вам ближе всего по духу?
— Безусловно, Дональд Маклин. Ким Филби тоже был из Кембридж файф, и тоже интеллектуал. Они годами вместе работали на Советский Союз. Но я назвал Маклина.
— Многие ваши коллеги по Службе считают, что из всех людей вашей профессии, волею судьбы и разведки попавших в Россию, именно вы отлично адаптировались, и страна — по-настоящему ваша. Прилагали героические усилия? Или Ида Михайловна сыграла важную роль?
— У меня такой характер. Умею хорошо адаптироваться везде, куда меня посылала жизнь, даже в тюрьме Скрабе приспособился. Стараюсь всегда найти позитивные обстоятельства. Есть такая американская песенка: «Делайте ударения на позитиве, отстраняя всё, что в негативе». Это я унаследовал от моей мамы. Она всегда была очень позитивной, оптимистичной, всегда в хорошем настроении.
— Шутка, юмор помогают прожить дольше. Так?
— Ну, я не такой уж сильный шутник, а насчет юмора, ха-ха-ха, всё в порядке. Однажды на встрече с товарищами по Службе в Ясеневе я сказал: «Вы видите перед собой иномарку, которая очень хорошо адаптировалась к русским дорогам». Юмор оценили.
— Насколько я знаю, вы — один из немногих сотрудников разведок других стран, ставший полковником Службы внешней разведки России.
— Нет-нет, все были полковниками.
— Но это же признание. Было приятно?
— Э-э-э… Признание, да, приятно. Но я этому придавал не особенно большое значение. А вот что меня включили в число нелегалов внешней разведки — огромная честь! Тогдашний руководитель Вадим Алексеевич Кирпиченко меня очень хорошо знал, прекрасно относился. Мы много путешествовали по России — от Запада до Дальнего Востока. И этот факт причисления меня к Службе нелегалов был и по-прежнему остается для меня самым большим признанием.
— Ваша книга «Прозрачные стены» переиздается, и каждый раз, покупая новое издание, я надеялся: может быть, вы поведаете что-то еще, связанное с советской разведкой.
— Нет, я написал всё, что хотел. Новых глав не будет. Мне очень помогала моя невестка, она хорошо пишет. Я ей рассказывал на моем русском, она излагала это на русском хорошем.
— В книге вы оцениваете людей с точки зрения разведчика. И некоторые ваши изречения мне запомнились.
— Да? Приятно. Какие же?
— Люди любят говорить…
— …И когда ты их слушаешь, считают тебя хорошим собеседником. Это относится ко всем странам и эпохам. Даже здесь мы видимся с одним человеком, который, приходя, любит говорить со мной. А я слушаю, правда, не всегда его понимаю, но это не имеет значения. Я иногда позволяю себе задать ему вопрос, и он продолжает.
— Или еще одно изречение. Можно не рассказывать всю правду, а ограничиться лишь частью ее. И этого достаточно.
— Это известные методы, не пугайтесь, иезуитов. Называется экономия правды. Ты не говоришь ложь, но не открываешь всей правды, когда это не принципиально. Я предпочитаю не огорчать человека без необходимости, обходясь молчанием или высказывая сдержанное одобрение тому, что он делает. Люди не очень-то интересуются твоим мнением. Им нравится, когда их внимательно слушают, ограничиваясь поощрительными замечаниями или наводящими вопросами. Они уйдут с убеждением, что вы прекрасный собеседник, хотя на самом деле вы вообще не высказывались, а лишь внимательно слушали.
