1972 — 1974 г.г
Попались на глаза записки четырехлетней давности, еще в бытность моей работы в редакции. Давно забыты все эти волнения вокруг рукописей, авторов. За эти годы многое изменилось в моей жизни: умер отец, маму я перевезла в Академгородок и мы теперь с нею вместе. Рассталась я с журналом, работаю теперь на «тихом и спокойном» месте — редактирую рукописи в Институте истории. Ни волнений, ни хлопот: элементарная стилистическая правка. Мои знакомые считают, что я «великолепно устроилась»: тишь, гладь и даже ненормированный рабочий день, и работа дома — чего бы, казалось, лучше!.. Но скучаю без редакции, без тех, хоть и маленьких, «побед» в боях за авторов, стоящих против конъюнктурщиков. Не так много было этих «побед», но кое-какие были. И сейчас я радуюсь тому, что В. Распутина с его многострадальной повестью «Деньги для Марии» заметили, похвалили (недаром, значит, я «лезла на рожон» в ЛИТО). Напечатали в центральном журнале его очередную повесть, а затем пригласили в состав редакции нового молодежного журнала «Наш современник», где он и трудится теперь.
С удовольствием прочитала в «Литературке» фельетон по поводу опусов некоего Морева, от которого я успешно отбивалась в «Сиб. огнях» и который обругал меня в письме за «нечуткость». Бывают и такие ругательные письма, которыми можно гордиться. Скучно мне и без тех ворохов рукописей, тетрадок, то школьных, тоненьких, то переплетенных в толстенные «тома», которыми завален был мой письменный стол в редакции после очередной почты. Так интересно было брать в руки каждую новую рукопись: а вдруг именно в ней обнаружится новый, никому не известный талант. Или даже пусть не крупный талант в художественном смысле, но просто искренний честный голос человека, который не может молчать обо всем том, о чем так подло молчим мы.
18 февраля 1974 г.
Еще два года прошло. Живу в Академгородке. Жизнь течет. Моему внуку Стасику уже три года почти. Чудесный мальчонка растет. Мама потихоньку старится, да и я тоже. Все силы души уходят на встречи, на переписку с А. Все не теряем надежды быть вместе. Но это отдельная история. Об этом когда-нибудь потом. О нем я буду обязана рассказать, т. к. личность это незаурядная, исключительная, и мне посчастливилось знать его и в молодости, и через 23 года встретиться вновь. Вспоминаю слова, сказанные о нем еще в 1947 году, когда ему был 21 год: «Такие мальчики раз в 100 лет рождаются. У него голова логика. Сильного логика. Он позволяет себе додумывать до конца то, к чему мы даже приближаться не рискуем». Это сказал наш институтский преподаватель политэкономии Ник. Ник. Власов, погибший потом где-то в лагерях. Жизнь показала, что он был прав. Ни 10 лет лагеря, ни вот уже 20 лет жизни в отупляющей обстановке в крохотном шахтерском поселке, затерянном у черта на куличках среди Голодной степи под Джезказганом, не сломили ни дух, ни ум, ни волю его. Об одном молю бога — вырвать его оттуда, чтоб хоть несколько лет остатка жизни он мог быть рядом с библиотеками, людьми мыслящими, мог спорить, печататься, заканчивать начатое и еще многое-многое создать, т. к. знаю — он неисчерпаем. И какое преступление: душить, давить это пламя мысли только из боязни, что оно может обжечь! Нет, о нем я буду отдельно писать. Я обязана это сделать.
А сейчас о другом. За эти два года я изменила место работы. Меня позвали зав. лекционным отделом в Дом ученых Академгородка. Провожу литературные вечера, встречи с писателями, поэтами, организую выставки художников. Затеяла Клуб книголюбов, где встречаются люди запросто, для того чтобы помочь друг другу найти в этом потоке макулатуры, которым завалены прилавки книжных магазинов и полки библиотек, то, что стоит прочитать.
Было кое-что удачное, интересное. Так, оказался удивительно остро чувствующим человеком с «ободранной кожей» (по болевым восприятиям окружающего) драматург Александр Володин (приезжал из Ленинграда). Близок ему по духу, но более суров, ожесточен, по-крестьянски немногословен Федор Абрамов, автор прекрасной трилогии «Пряслины» — автобиографического романа. Пронзительной горечью заражал «веселый писатель» Виктор Конецкий (тоже ленинградец). А ведь книги его — «Соленый лед», «200 суток среди рифов и мифов» — читаешь, не переставая смеяться.
Жалею, что не записала ничего сразу после встречи с этими людьми. Их приезд в Академгородок как-то очень всколыхнул всех. Каждая такая встреча была праздником. И обострением духовной жизни, обострением размышлений о времени и о себе. А это так нужно! — иначе совсем мохом зарастем.
Но вот сейчас настал период, когда события извне будоражат всех, но достигают порой совсем не той реакции, на которую были рассчитаны. Уже неделя, как все газеты пестрят подборками: «Предателю по заслугам!», «Гнев народа», «Такое не прощается» — все это по поводу Солженицына, который решением Верховного Совета «выдворен за пределы родины» и лишен советского гражданства.
Каждый выпуск «последних известий» по радио тоже завершается подобными выступлениями: «Наша бригада полностью одобряет решение Верховного Совета о предателе и отщепенце Солженицыне», — говорит «со слезой в голосе» какая-то ткачиха с Трехгорки. «Нет предела подлости и коварству», — пишет рабочий завода «Серп и молот». «…Он точно тщательно подбирал самое низкое, самое подлое, на что способен человек. Преклонение перед Власовым, палачом советских людей, самое отвратительное в Солженицыне. Или, скажем, оскорбление святых для нас понятий. Или клевета на наш образ жизни — самое отвратительное в Солженицыне Не знаю! Тут он задал труднейшую загадку, на которую можно ответить только так: всё, буквально всё отвратительно в этом предателе», — так пишет писатель Конст. Финн в «Комсомольской правде» от 17 февраля. Говорят, что Евтушенко послал телеграмму в правительство даже не в защиту Солженицына, а только против того, какое отражение в нашей прессе приобретает вся эта история, и на следующий день был отменен его авторский вечер, который должен был проходить в Колонном зале и транслироваться по телевидению.
Если Солженицын действительно писал то, в чем его обвиняют, то его следовало отдать под суд, но открытый, чтоб избежать всех кривотолков, которые идут сейчас.
Во всех газетах и радиовыступлениях повторяются одни и те же фразы о том, что Солженицын «преклонялся перед Власовым» и желал, чтоб над нашей головой вновь «разразилась война». Но это столь чудовищно, что вызывает сомнение в возможности появления подобных мыслей у психически нормального человека. И именно поэтому, прежде чем судить, надо было бы сначала подтвердить сам факт высказывания Солженицыным этих положений! А уж если это были даже не устные высказывания, а печатные издания, то сделать это проще простого! И не цитатами, вырванными из контекста (таким приемом, как известно, можно «доказать» все, что угодно), а значительными фрагментами или даже полной публикацией, чтобы можно было точно, без искажений, судить о концепции автора. И если его позиция действительно столь искаженно-дика, то не было бы никакой опасности для «нестойких умов» от подобной гласности. Напротив. Вот тогда это действительно гнев народа, который клеймил бы предателя с полным основанием. Сейчас же выступают люди, знающие о писаниях Солженицына лишь в пересказе, манипулирующие теми двумя-тремя положениями, которые якобы содержатся в его сочинениях. Почему Нюрнбергский процесс проходил гласно, все обвинения предъявлялись преступникам на основании документов, с которыми мог ознакомиться каждый и подлинность которых была засвидетельствована?.. И еще: все эти выступления в газетах и по радио — «мы клеймим» и т. п. — хоть и «авторские» (указывается — «рабочий такой-то», «солдат такой-то»), очень напоминают те китайские компании культурной революции, которые мы недавно высмеивали: «один крестьянин сказал», «один студент написал». Да и в 30-е годы клеймили у нас, к примеру, Мейерхольда (я просматривала при подготовке к диплому журнал «Театр и революция» за те годы) те, кто не имел никакого отношения к театру, и в тех же выражениях, что звучат сегодня по поводу Солженицына. А сейчас отмечается юбилей «Талантливейшего режиссера советского театра Мейерхольда»!. В 1946 г. «изничтожали» М. Зощенко и А. Ахматову, а теперь — тоже юбилеи. И нет этому конца. И если бы не было на памяти всех этих «трансформаций» (и с людьми талантливыми!), то я бы, наверное, иначе отнеслась сейчас ко всей этой шумихе вокруг Солженицына. И главное: чтоб вынести свое мнение, надо знать! А я не читала. Не знаю. Просто «присоединиться к ранее выступившим товарищам» не привыкла. И еще: несколько лет назад мне в редакции «Сиб. огней» среди прочих рукописей удалось прочитать рукопись «Ракового корпуса» (его отклонили в московских журналах и кто-то привез к нам). В художественном отношении мне показалось это не очень интересным — слабее «Ивана Денисовича», но в идейном плане никаких «крайностей» я там не усмотрела. Там описываются (довольно натуралистично и жестко) будни онкологического отделения одной из областных больниц где-то в Средней Азии, где все обречены и потому «равны» между собой, где не имеют значения все прошлые заслуги или грехи. И как по-разному проявляют себя люди в эти считанные месяцы, дни, часы перед «уходом в мир иной»…
