Ознакомительная версия.
Весной 1813 года из разных городов начинаются съезжаться студенты и преподаватели Московского университета, а в августе в газете «Московские ведомости» было размещено объявление о возобновлении лекций.
В 1814 году в Москве состоялся первый после войны спектакль: играли драму Бориса Федорова «Крестьянин-офицер, или Известие о прогнании французов из Москвы». Историк Москвы Михаил Пыляев пишет, что «пьеса шла тридцать раз кряду». (До этого спектакли были только в частных театрах, но тоже все патриотические – «Освобождение Смоленска», «Всеобщее ополчение», «Храбрые кирилловцы при нашествии врагов» – кирилловцы было переиначенное крестьянами до неузнаваемости слово гверильясы, партизаны). В январе 1814 года Ростопчин рапортовал царю: «Честь имею повергнуть к стопам Вашего Императорского Величества картину Москвы в ее нынешнем состоянии. В этом городе есть душа, тело и жизнь. В дворянском собрании 460 членов, в английском клубе их более 400. Театр Познякова, где даются спектакли в пользу бедных, не может вместить всех желающих получить места. Сбор превышает каждый раз 1000 рублей. В маскараде платили рубль серебром за вход. Там собралось 980 человек. Эти деньги идут в пользу инвалидов. Бега по льду реки возобновились, лавки заняты и завалены товаром».
В день священномученика Георгия Победоносца 23 апреля 1814 года в Москве праздновали известие о падении Парижа. Ростопчин давал обед и бал в своем доме на Лубянке (том самом, где полтора года назад квартировал Лористон). В доме праздновали господа, а на улице были накрыты столы для народа. На этом вечере был исполнен написанный на стихи поэта Сушкова гимн, главной мыслью которого было то, что Москву сожгли французы: «Други! слушайте, как Царь в Париж входил: Он святые храмы Божьи не сквернил, Он с Угодников оклады не срывал, Он палаты каменны не выжигал, И в покое он оставил весь народ. И никто-то наших Русских не клянет. (…) И в Париже, как в Москве теперь у нас, Веселятся да пируют в добрый час! Жены, девы, стары, малы, весь народ Мимо Русских, не боясь, себе идет, Принимает, как друзей, в домах своих, Угощает, а не прячется от них». Публика, уже забывшая о своих восторгах Ростопчиным, решила, что мысль гимна внушена поэту самим графом.
Лавина жалоб на него была уже такова, что 30 августа 1814 года Ростопчин ушел с поста московского главнокомандующего. Сам Ростопчин объяснял это ухудшением здоровья (у него были обмороки, бессонница, депрессия, которую тогда называли ипохондрия). Вместо Ростопчина был назначен Александр Тормасов, который 30 октября 1814 года получил должность московского военного губернатора. (Интересно, что обер-полицмейстер Петр Ивашкин при бесчисленных на него жалобах оставался на своем посту дольше – до марта 1816 года. А гражданский губернатор Николай Обресков за свою службу в 1812 году получил от Александра Первого еще в феврале 1813 года золотую осыпанную алмазами табакерку с императорским портретом).
Для москвичей была устроена ссудная казна, однако шанс воспользоваться ею был только у тех, кто мог предоставить в залог имение либо другую недвижимость, а это в подавляющем большинстве случаев были дворяне. Купцы же, разночинцы, а тем более духовенство были крайне редкими клиентами ссудной кассы.
Современник писал о Москве: «С нами совершаются чудеса божественные. Топор стучит, кровли наводятся, целые опустошенные переулки становятся по-прежнему застроенными. Английский клуб против Страстного монастыря свидетельствует вам свое почтение. Благородное собрание: также надеется воскреснуть». В Москве к тому времени находилось более 60 тысяч крестьян и мастеровых – каменотесы, каменщики, штукатуры, маляры, плотники.
Впервые после войны царь приехал в Москву только 15 августа 1816 года, после Венского конгресса. 30 августа был оглашен Манифест «Первопрестольной столице Нашей Москве»: «Мы видели нещадящую никаких пожертвований горячую любовь ея к Нам и отечеству. Претерпенное потом ею от руки злодейства крайнее бедствие и разорение уязвило сердце Наше глубокою печалию. Но управляющий судьбами народов, Всемогущий Бог, избрал ее, да страданием своим избавит она не токмо Россию, но и всю Европу. Пожар ея был заревом свободы всех царств земных. Из поругания святых храмов ея возникло торжество веры. Подорванный злобою Кремль, обрушась, раздавил главу злобы. Тако Москва и подвигами и верностию и терпением своим показала пример мужества и величия».
Тогда же Александр I подписал указ и план восстановления и благоустройства Москвы. Земляной вал был роздан владельцам домов с требованием огородить новоприобретенные участки заборами и тумбами и разводить «садики во всю длину мест своих перед домами на валу, дабы со временем весь проезд вокруг Земляного вала с обеих сторон был между садами». Так в Москве возникла Садовая улица.
В воспоминаниях Елизаветы Яньковой, видевшей все это своими глазами, написано: «когда Москва начала отстраиваться, весь город по сю сторону Москва-реки был точно как черное большое поле со множеством церквей, а кругом обгорелые остатки домов. Москву в таком разгроме было больно видеть, не верилось, чтоб она когда-нибудь и могла опять застроиться. Но нет худа без добра: после строительства улицы стали шире, те, которые были кривы, выпрямились, и дома начали строить больше все каменные, в особенности на больших улицах».
Так и получилось: из худа вышло добро. В 1817 году был наконец утвержден генеральный план восстановления Москвы, главной идеей которого было создание города-монумента во славу величия Российской империи. Строить в центре, внутри Садового кольца, деревянные дома запрещалось. Вокруг Кремля создавалась система площадей, а реконструированная Красная (до пожара на всем ее пространстве стояли деревянные торговые ряды) становилась главной площадью города. Торговля была перемещена в специально отстроенное здание Торговых рядов с куполом и парадным портиком (эти ряды шли вдоль Кремлевской стены, там, где сейчас Мавзолей и кладбище советской знати). Земляные укрепления (остатки бастионов, возведенных еще Петром Первым на случай прихода шведов) вокруг Кремля были срыты, его ров засыпан, а на этом месте разбит бульвар.
Тогда же на колокольне Ивана Великого был установлен новый Успенский колокол – прежний был сброшен французами и раскололся. Когда решено было колокол перелить, на завод купца Богданова, где плавили металл для колокола, толпами пошли москвичи: они бросали в печь деньги, подсвечники, куски серебра, бронзы и латуни. Он был чем-то большим для людей: вместе с городом колокол восставал из небытия. И каждый из тех, кто пожертвовал на него хотя бы медный грош, вместе с колоколом оставался жить на века.
Ознакомительная версия.
