Исчезли прославленные кузовные мастера. Верней, они еще существуют, и почти все — итальянцы; автомобильные фабриканты заказывают им проекты новых моделей, только предназначены эти модели не для единичных клиентов, а для серийного производства.
Я не чувствую тоски по той эпохе, когда царили Макс Линдер и Рудольф Валентино[169], мужчины приходили на ипподром в визитках, брюках в полоску и серых цилиндрах, а для женщин скачки были поводом продемонстрировать, небрежно прогуливаясь вдоль трибун, шляпы самых экстравагантных фасонов.
Что это, как не снобизм, причем снобизм, разделяемый большинством общества.
В Опере ложи снимали тогда на целый год, герцогини и другие аристократки держали там салоны. Мужчины во фраках — в креслах партера и ложах фрак был обязателен — подходили к ним поцеловать руку и сообщить последнюю остроту Тристана Бернара[170] или какого-нибудь талантливого журналиста.
Истинные завсегдатаи бульваров, поскольку в ту эпоху Большие бульвары были тем же, чем сейчас являются Елисейские поля, так вот, повторяю, истинные завсегдатаи бульваров уже с семи вечера облачались в вечерние костюмы, и первой их заботой было появиться в салоне какой-нибудь крупной благонамеренной газеты вроде «Эко де Пари», «Фигаро», «Журналь», «Голуа» и т. д.
Можно было быть уверенным, что, кроме тогдашних литературных знаменитостей, там встретишь и актрис, либо участвовавших во вчерашней премьере, либо пришедших подготовить почву для завтрашней.
Добрая треть этих господ еще носили монокли и по любому пустяку устраивали дуэли; дрались обычно где-нибудь на лугу или на укромной полянке.
Ругательная статья, намек на жену или любовницу, все, что могло быть воспринято как оскорбление, оказывалось достаточным поводом для дуэли, единственного средства защиты благородных людей.
Думаю, анекдот, который я сейчас приведу, принадлежит Альфреду Капю[171], одному из королей Больших бульваров, или Тристану Бернару.
Некто с весьма длинной фамилией обращается к человеку, которого он, по его мнению, оскорбил:
— Сударь, можете считать, что вы получили пощечину.
На что его противник невозмутимо отвечает:
— Если вам угодно, сударь, можете считать, что вы убиты.
Через час-другой подобные остроты облетали все салоны, поскольку салонная жизнь переходила от гостиной к гостиной.
Блистательные краснобаи, облаченные, как и положено, во фраки, небрежно облокотись на камин, рассказывали с большим или меньшим талантом тщательно заученные истории.
Существовали и литературные салоны, где молодые прозаики и поэты щедро осыпали друг друга взаимными похвалами.
На следующий день хроника этих вечеров появлялась в самых светских газетах, в том числе и в «Голуа»[172], который, несмотря на название, был весьма аристократичен.
Я никогда не посещал салоны, ни литературные, ни нелитературные. Но множество людей, которых я знал, почитало своим долгом появляться в них. Например, прекрасный поэт Малларме и даже Макс Жакоб, который был не менее талантлив, но до того, как принял христианство и стал церковным сторожем в церкви на берегу Луары, жил в тесной каморке на Монмартре[173].
В некоторых кафе и ресторанах ежевечерне собирались весьма известные люди, объединявшиеся, как правило, вокруг какой-нибудь знаменитости.
Бальзак тоже объединял вокруг себя в «Роше де Канкаль» писателей и журналистов. Участники этих сборищ составили нечто вроде масонской ложи, так как Бальзак предложил им помогать друг другу пробиваться.
Один из них действительно пробился — сам Бальзак. В ресторанчике «Вьё гарсон» на берегу Марны неподалеку от шлюза Ситангет часто встречались такие люди, как Александр Дюма, Золя, иногда туда заезжал и Виктор Гюго.
В «Клозри де Лила»[174] на бульваре Сен-Мишель частенько захаживали молодые поэты; манило их туда то, что там чуть ли не каждый день бывал Поль Фор, в ту пору король поэтов[175].
Существовали кафе для начинающих, кафе для тех, кто уже печатался и добился кое-какого успеха, и кафе для мэтров.
Марсель Пруст не пренебрегал наиболее фешенебельными салонами, особенно салонами княгинь или герцогинь, и часть ночи проводил в гостиных «Ритца» среди титулованных особ.
А остальной Париж? Для него предназначались газеты куда менее светские — «Матен», «Пти паризьен», «Пти журналь».
В них сообщалось о банкротстве буржуа, слывшего весьма состоятельным, о бегстве банкира или нотариуса, а также об убийствах, совершенных с помощью холодного или огнестрельного оружия. Обо всем этом возвещалось большими буквами на первой странице, а уж удар ножа или выстрел из револьвера подавался самым крупным шрифтом. Отсюда выражение журналистов: «Кровь — на первую полосу».
А уж отыскивать кровь — как можно больше и как можно чаще — для приманки публики, маленьких людей было делом репортеров.
Извращенное любопытство? Или тот же снобизм? Когда из Англии пришла мода на кепи в клетку, большинство рабочих сменили старые кепки на клетчатые. Они тоже старались не отстать от моды. А мода на аперитивы! Каждый аперитив благодаря рекламе, плакатам на стенах домов и даже в метро несколько лет или хотя бы месяцев пользовался успехом и усиленно раскупался.
Забавно было видеть в старых бистро, особенно сельских, ряды бутылок, покрытых более густым слоем пыли, чем прочие. Это стояли аперитивы, и у каждого из них был свой звездный час, и каждый принес богатство их изобретателю, так что многие семейства до сих пор еще живут на деньги, сколоченные их дедами.
Хотя я весь день проводил за пишущей машинкой, изготавливая, как на конвейере, популярные романы и полускабрезные рассказы, но все-таки находил время следить за модой. Например, вошли в моду брюки цвета розового дерева такой ширины, что закрывали носки туфель. Пришлось дополнительно настрогать несколько рассказов, но я обзавелся такими брюками.
Произвели фурор, особенно на Монпарнасе, куда я ходил по вечерам, американские башмаки с квадратными носами и плоской подошвой, сделанные, как утверждали, из оленьей кожи нелепого рыжего цвета.
Я-то, правда, не слишком далеко заходил в своих безумствах. Впрочем, забыл упомянуть об одном ежегодном событии на бульваре Мальзерб.
В первую неделю января в известном английском магазине происходила распродажа. Пальто классических фасонов на распродажу не выставляли, выбрасывали модели, слишком экстравагантные для широкой публики. В первый же день распродажи половина монпарнасских художников выстроилась в очередь на улице, и, клянусь, я оказался среди них.
