Комментируя мою критику заявлений Бжезинского о «коварной стратегии» Советского Союза в отношении стран Персидского залива и подобную же характеристику событий вокруг Шабы, он заметил: «Я хочу поблагодарить Карена Брутенца за важное детальное изложение, очень полезно было услышать то, что вы сказали».
Но тем, кто представлял в администрации Картера умеренную линию, приходилось нелегко. Популярнее и безопаснее — как в Советском Союзе — было занимать «патриотическую», воинственную позицию. «Политически было очень трудно, — говорил мне Лесли Гелб, — отстаивать сдержанный подход, очень трудно. Потому что в таком случае нас готовы были обвинить в слабости, мягкотелости, в том, что мы умиротворители и т. д.» Разумеется, Вэнс и его единомышленники выражали более разумную линию с точки зрения американских интересов, предлагая твердо защищать их, но не за счет опасного нагнетания международной напряженности и кризиса в отношениях с СССР.
Еще более сложным, еще более начиненным предвзятым и воинственным отношением к партнеру стал период администрации Рейгана. Вот что пишет об этом Б. Вудворт, касаясь событий 1983 года, связанных с Никарагуа: «В обстановке лихорадочного антикоммунизма Кейси (директор ЦРУ. — К. Б.) мог выжить, даже процветать, но не Эндерс (помощник государственного секретаря, не «ястреб». К. Б.). Рейган, Кларк (помощник президента по национальной безопасности. — К. Б.) и Кейси использовали любые приемы и подвергали сомнению патриотизм каждого, кто хотел продолжать диалог»[95].
Новый президент начал делать в «третьем мире» все то, что ранее приписывалось Москве. «Сдерживания, — заявил он, — недостаточно. Мы должны находиться в наступлении». «При всей своей туманности и несвязанности, — пишет профессор Ф. Холлидей, — атака администрации Рейгана против революционных государств «третьего мира» составляла часть более всеобъемлющею вызова Советскому Союзу. Дорога на Москву лежала, казалось, через Кабул, Пномпень, Аддис-Абебу, Луанду, Сан Джордж и Манагуа»[96].
Обстановку, в которой теперь происходило советско-американское противостояние, настроения самого Рейгана характеризует факт, сейчас уже основательно подзабытый. Опробуя микрофон перед своим радиовыступлением 11 августа 1984 г. Рейган пошутил (!): «Мои соотечественники, друзья американцы, мне приятно сообщить вам, что я подписал закон, объявляющий Россию вне закона навсегда. Через пять минут мы начинаем бомбежку». Не выдал ли язык президента то, что у него было на уме?
Сейчас в США, и не только там, принято воздавать хвалу рей- гановскому курсу, который привел к «победе». На самом деле он отдавал авантюризмом. Его авторы, видимо, не вполне представляли, в какую игру и какой «игрушкой» они играли. Они жаждали выиграть холодную войну, не думая о том, что могут зайти слишком далеко. К чему мог бы привести такой курс, если бы во главе СССР оставался, например, Андропов? В этом случае я бы не исключал ядерного столкновения. Счастье, что к штурвалу вовремя встал Горбачев, который вышел из безумной игры.
Главный вывод, который вытекает из анализа советской политики в зоне развивающихся стран, думается, состоит в следующем: заключенная в прокрустово ложе глобального соперничества с США и слишком экстенсивная, опиравшаяся на неточную оценку ситуации и перспектив развития в этой зоне, она в целом не отвечала ни подлинным интересам Советского Союза, ни его возможностям.
Достигнутый ядерно-стратегический паритет внушил советским руководителям иллюзорное представление (впрочем, разделявшееся и другими участниками международного пасьянса) о том, что СССР вырос в сверхдержаву и может вести себя соответственно. Но, но сути дела, он сверхдержавой так и не стал: ведь тогда уже все большее значение приобретала экономическая составляющая государственной мощи.
Однако непозволительно не видеть и другого: такую же игру в «третьем мире» — и не менее цинично — вели США. Их методы мало чем отличались от советских.
Если отвлечься от сверхдержавных претензий и глобального противостояния, ни экономические выгоды, ни политические завоевания не оправдывают проводившуюся нами в «третьем мире» политику. Она была «нерентабельной», а многие ее акции носили саморазрушительный характер. Так называемое продвижение внесло существенный вклад в перенапряжение сил Советского Союза, приведшее к его краху.
Но в том-то и дело, что «отвлечься» невозможно. Для этого нужны были бы другая мировая ситуация, другое государство, другая властная структура. США выиграли благодаря запасу прочности своей системы, но не политике, которая не была ни мудрее, ии проницательнее, ни профессиональнее, чем советская.
2. «Мы» и Латинская Америка
Латиноамериканское направление, хоть и трудоемкое из-за многочисленных контактов, занимало далеко не основное место в работе отдела. Правда, весьма весомое: в регионе был сосредоточен второй по численности, после европейского, отряд компартий, как правило лояльных по отношению к КПСС: 20 партий, насчитывавших в общей сложности 200–250 тыс. членов.
Но круг партийных связей этим не ограничивался. Серьезные сдвиги на континенте — его какое-то время было даже модно называть «пылающим» — после кубинской революции, победа Народного единства в Чили привели к пересмотру нашего подхода к политическим силам в Латинской Америке. Завязались и стали развиваться отношения КПСС с некоммунистическими организациями. Это — Радикальная и Социалистическая партии Чили, Социалистическая партия Уругвая, Народно-прогрессивная партия Гайаны, Институционно-революционная партия Мексики, Партия демократического действия Венесуэлы, Социалистическая революционная партия Перу, аргентинские перонисты, Революционно-демократическая партия Панамы. Я уже не говорю об организациях типа сандинистов в Никарагуа.
Шел довольно интенсивный обмен делегациями, в контактах активно участвовали члены советского руководства. В итоге подобного рода связи с политическими и общественными силами стали в известной мере дополнять отношения СССР с государствами Латинской Америки, а в некоторых случаях компенсировать их слабое развитие. Связи же с правящими партиями порой прямо помогали отстаивать и продвигать советские интересы в этом регионе.
В перестроечные годы заметно расширились связи с партиями социал-демократического и демократического толка — Партией национального освобождения Коста-Рики, партией трудящихся Бразилии, Бразильским демократическим движением, партией Колорадо в Уругвае и т. д. В декабре 1986 года Политбюро особо подчеркнуло важность развития контактов с социалистическими и социал-демократическими партиями Латинской Америки. В доперестроечное время (в 70-е и 80-е гг.), как и вообще в послевоенный период[97], Советский Союз не имел в Латинской Америке (исключая Кубу) серьезных политических, экономических и стратегических интересов. Но Латинская Америка не была и не могла быть выключенной из глобальной конфронтации, хотя и пострадала от нее меньше других регионов. Сколь ни скромны были здесь цели и практические действия советской политики, она, как и повсюду, определялась прежде всего этим противостоянием, супердержавными претензиями и идеологическими соображениями, которые к ним приспосабливались. Последние я бы назвал скорее идеолого-корпоративными: Москвой двигало прежде всего то, что она ощущала себя главой подчиненного ее целям мирового коммунистического сообщества.
