Ознакомительная версия.
– Это не так просто…
У Имрана мама Шаукат Ханум погибла от тяжелого заболевания, и он создал центр по лечению онкологических заболеваний. Чем не повод, чтобы посетить Лахор и познакомиться с семьей Хасната?
Мы отправились в Лахор с Аннабель и ее племянницей Козимой Сомерсет. Помимо обычного гардероба, набрали с собой и множество вещей в восточном стиле – шальвары, шали, закрытые платья…
Остановились, конечно, в доме Имрана, где еще должна жить приехавшая в гости теща и ее подруги? Это вызвало возмущение Форин-офиса, особенно когда я отказалась поселиться у Беназир Бхуто. Беназир замечательная женщина, но почему я, приехав по приглашению Имрана, а не ее самой, должна жить в ее дворце? Вот позовет, тогда посмотрим…
К тому же мне действительно хотелось посмотреть, как живет в Пакистане Джемайма. Это совсем не то, что в Лондоне, Имран в Лахоре и Лондоне очень разный. Но в этом и прелесть – подчинить себя законам новой жизни.
Почему подчиняться распорядку и законам британской королевской семьи хорошо, а законам шариата плохо? Нужно только понять для себя, приемлемо это или нет. Правила Букингемского дворца оказались не для меня, а как будет в доме Ханов? Как примут там меня, пока еще чужую женщину, хотя они несомненно знали о нашей с их сыном связи.
Приняли очень хорошо и… никак. Рашид Хан и его супруга Нахид Ханум улыбались, говорили о связи Пакистана и Англии, о связи двух культур, о необходимости большего понимания… Когда я дала понять, что меня интересует другое, снова улыбались, разговаривали очень приветливо, даже вспомнили несколько забавных случаев из детства Хасната, это в ответ на демонстрацию фотографий моих любимых мальчиков.
Снимки Уильяма и Гарри сделали беседу душевней, но о возможности породниться речи так и не зашло. Ханы принимали английскую леди и вовсе не изъявляли желания сделать меня своей невесткой. Умные, все понимающие глаза, приветливые улыбки и слова, но не больше.
Но я не собиралась сдаваться, Хаснат все-таки в Лондоне, а там его чаще вижу я.
В Лахоре для меня главным стало посещение Мемориальной онкологической больницы имени Шаукат Ханум.
Только переступив ее порог, я забыла, что я принцесса, что нахожусь в Пакистане, что существует Форин-офис и их отношения с правительством Пакистана. Люди в масках не потому, что в операционной, а все время, каждый день, час, потому что любая инфекция смертельна. Там не было крови, как в других больницах, ботинки врачей не забрызганы ею, как после операции у Хаснат Хана, но там боль, страдания. Боль не в словах, не в жалобах, боль в глазах.
А это особенно заметно, когда часть лица закрыта маской. Глаза кричали о боли, о том, что этот центр для них – последняя надежда!
Я не могла пройти мимо ни одного больного. Не во все палаты меня пустили, куда-то входят только врачи и медсестры, но если было можно, я заходила, оставляя помощников маяться в коридорах. Подбадривала, пожимала руки, пыталась вселить надежду… Я могла им помочь только своим сочувствием, и если это помогало, готова была отдавать его сполна.
Как мне хотелось подержать на руках каждого больного ребенка, приласкать всех, рассмешить, чтобы хоть на мгновение в их глазах вместо боли появилась улыбка!
Если бы мне разрешили, я поселилась бы в этом центре и каждый день с утра до вечера обходила палаты, подавая воду и ухаживая за больными. Наверное, от такой помощи мало толку, ведь я не могла сделать укол или провести процедуру, но этому же можно научиться?
Я не задумывалась о том, какое произвожу впечатление, это было совершенно не важно, забыла обо всех проблемах, оставшихся за стенами больницы, оставалась только мысль, что нужно привезти в такой центр и Уильяма с Гарри. Я всегда старалась, чтобы они понимали, что есть боль, страх, бедность, неустроенность… Но в очень тяжелые места, подобные этому, пока не водила, они еще были малы. Кажется, время пришло…
Только в половине четвертого я заметила, что помощники валятся с ног. Пришлось прерваться, а потом еще встречаться с персоналом, благодарить их за то доброе, что они делают для обреченных людей, а также за то, что спасают тех, у кого еще есть надежда.
Я страшно действовала на нервы чиновникам в Лондоне. Им совсем не нравилась ставшая вдруг самостоятельной принцесса Диана. Особенно когда я вдруг собралась в районы, где оставалось полным-полно противопехотных мин.
Это отдельная боль и особый ужас. Рассматривая снимки людей, оставшихся калеками, разорванных, растерзанных минами, причем людей мирных, которые никогда не брали в руки оружие, женщин, детей, стариков, я возмущалась:
– Почему их не запретят?!
Мне объяснили, что как раз сейчас проводятся акции, направленные на запрещение противопехотных мин вообще, потому что от них гибнет в основном мирное население.
Я решила отправиться на место и посмотреть своими глазами, прекрасно понимая, что за мной поедет множество журналистов. Конечно, последовал окрик «Нет!».
Меня выпустили только в Анголу, но там-то как раз и было установлено немыслимое количество этих самых мин. Я отправилась вместе с Майком Уитлэмом, он руководил Красным Крестом в Британии.
Сначала все выглядело почти прогулкой, хотя я понимала, что будет нелегко. Только услышав первые цифры: в стране с двенадцатимиллионным населением за годы гражданской войны, длившейся двадцать лет, было установлено… пятнадцать миллионов мин, на каждого по полторы, если даже считать тех, у кого уже оторвало что-то, – начали понимать, что даже не представляли масштабов ужаса.
Когда мы прилетели в Луанду, то испытали такой шок от встречавшихся на каждом шагу калек, что я даже испугалась возвращения приступов булимии. Но мой организм не собирался саботировать, ни единого приступа я не испытала, честно говоря, было некогда.
В самом заминированном городе мира Куито, где минных полей больше, чем свободной территории, мы прошли просто шаг в шаг за сапером, пробрались в крохотный, почти кустарный госпиталь, где не было не только современных лекарств, но и просто электричества, что делало любую технику бесполезной.
Больные лежали на тряпье и просто на полу, у многих оторваны руки, ноги, у одной девочки взрывом разворочен живот. Девочка просто пошла за водой для своей семьи. Было понятно, что она не выживет, не выдержав, я присела, принялась отгонять мух, гладила и гладила ее по тоненькой ручке, что-то говорила, хотя ребенок совсем не понимал английского. Но несчастная малышка внимательно слушала, видно, знание языка не всегда обязательно, она слышала голос, видела глаза, она понимала, что я хочу ей добра, хотя и не могу больше ничем помочь. Никто уже не мог, девочка умерла почти сразу после нашего посещения.
Ознакомительная версия.
