S. 338).
Вскоре после этого пассажа сохранившийся текст анализируемого манускрипта 1894 года, как сообщают издатели, неожиданно обрывается…
Послесловие к манускрипту Э. Гуссерля об интенциональных предметах
В моей многолетней работе над феноменологией получилось так, что подробное исследование (в данной книге) темы «Ранний Гуссерль» было осуществлено десятилетием позже, чем в целом ряде своих публикаций (особенно посвященных «Логическим исследованиям» и «Идеям I») я попыталась детально, самостоятельно-критически раскрыть и проблемное содержание, значение, и отдельные стороны гуссерлевской зрелой теории интенциональности. Итак, к разработкам раннего Гуссерля я обратилась, уже изучив более поздние и зрелые результаты.
И тогда движение Гуссерля от ранних разработок проблемы интенциональности к более поздним богатым теоретическим результатам предстало передо мной и во всем внутреннем драматизме, и в целостной проблемной содержательности. Обобщенно представлю здесь некоторые особенности и составляющие этого непростого процесса, которые лучше всего высвечиваются именно через тщательное содержательное изучение исследовательского рывка, осуществленного Гуссерлем во второй половине 90-х годов XIX века.
1. Драматизм этого движения состоял, с одной стороны, в таком зафиксированном ранее обстоятельстве: тема интенциональности уже была четко и определенно включена в орбиту анализа самим Гуссерлем (вслед за Брентано с хорошим артикулированием Гуссерлем и заимствований из концепций Брентано, и содержательных с ними размежеваний [212]). Однако в конце XIX века исследование на эти темы целые годы как бы пробуксовывало и сводилось скорее к продолжению работы над популярной тогда темой «предметностей» сознания и к обсуждению, пусть и вполне здравому, по-гуссерлевски детальному и дотошному, затруднений и парадоксов, возникавших на пути начального исследования.
2. Причина, по моему мнению, состояла в том, что собственно интенциональная сторона в потенции детального анализа сознания не была во всей тогдашней литературе вопроса раскрыта и осознана – из-за того, прежде всего, что отсутствовали соразмерные самой особой задаче теория и методология исследования.
3. Предполагаю, что главная общая причина такого отсутствия состояла в исходной статичности и прежней, и тогдашней философской исследовательской работы с такой специфической «сферой-объектом», как человеческое сознание. Говоря очень кратко, моделью этой работы было соотнесение как бы застывшего единичного результата, т. е. какого-либо предметного образа в сознании – с тоже статично взятыми предметами (вещами) вне сознания. И отнюдь не случайно именно к концу XIX века на новой стадии развернулись поиски в этой области, дебаты о том, соответствуют или нет «образы» предметов в сознании их предметным предметным прообразам.
Почему именно интенциональная идея, вместе с тем, могла способствовать и отчасти способствовала преобразованию этой закрепившейся статичной модели? Суть в том, что «предметные» устремления сознания – это могло бы быть элементарной исходной констатацией – никогда не начинаются и не заканчиваются каким-либо моментом, искусственно выхваченным для изучения в любой гносеологической или логической концепции. И вот именно идея интенциональности взывала к учету этих вполне реальных динамических, диалектических измерений проблемы – например, непрерывной и многосторонней динамики исследуемых процессов осознания самого сознания.
Поэтому в самом исследовательском процессе были объективно затребованы динамические (в том числе – в тенденции – историко-динамические) модели. Исключительно важным для философов, работавших на рубеже XIX и XX столетий, было уже то теоретико-методологическое соображение, что интенциональные модели – предположительно – могли бы, по крайней мере в тенденции, в наибольшей мере соответствовать реальным динамическим и многообразным процессам, сторонам жизнедеятельности человека, наделенного сознанием.
Ведь с первых сколько-нибудь самостоятельных шагов индивидов в окружающем их природном и социальном мире реально, действительно начинается, в сущности, безостановочное (конечно, прежде всего у людей с неповрежденным сознанием, но по-своему и у тех, чье «сознание» чем-то «болеет») движение к освоению как людьми в целом, так и отдельными индивидами предметного мира, а также изучение в особых сферах познания самого сознания. Значит, интенциональная метафора безостановочного «потока сознания» и именно идея постоянной динамичной и никогда не исчезающей «направленности» сознания на «предмет» (а тем самым на окружающий природно-предметный мир, как и на особое «предметное» поле самого сознания) гораздо больше отвечала реальной практике человека и человечества, чем на некоторое время закрепившаяся в гносеологии, да и вообще в философии статичная модель. Метафора же интенционального процесса – когда сознание рассмотрено как направленное на предмет, когда оно динамично, процессуально полагает (meint, мнит, имеет в виду) предметы – тоже в большей мере отвечает всегда безостановочному движению в освоении каждым индивидом предметного мира. «Теория отражения» и вовсе противоречила всей совокупной реальной познавательной практике, ибо в случае, если бы она была верна, каждому «следующему» индивиду и следующим поколениям людей не надо было бы биться, по сути, над теми же (и новыми) познавательными трудностями. Ведь и самые простые «предметы» окружающего нас мира мы «познаем», «осваиваем» поэтапно – и так, что эта наша «работа» заканчивается вместе с нашей же жизнью.
Авторы и сторонники идей, концепций интенциональности совершенно правы: интенциональный процесс как непрерывная направленность на предметы и предметное не останавливается не только при жизни каждого человека, но также и в исторической динамике человеческого рода. Ведь освоение людьми мира и самих себя (включая деятельность в социально-историческом мире с её особыми «предметностями» и интенциями сознания) для каждого человека принудительно начинается «с самого начала», но непременно предполагает освоение спрессованного опыта (обогащенного, кстати, новыми приемами и средствами, инструментами и специального обучения и т. д.) как общечеловеческого, с определенного исторического момента – цивилизационного опыта.
Пропоненты интенционального подхода были по сути правы и тогда, когда изобретали целый ряд других именно интенциональных понятий и метафор. Например, они оправданно приковывали внимание к богатейшему многообразию, но также и некоторой определенности каждого особого вида «предметов», названных «интенциональными», к их неисчислимым симбиозам, пересечениям.
Но у Гуссерля (уже с раннего периода принявшего, как мы видели, саму идею «интенциональных предметов», а также более конкретный тезис о постоянной направленности сознания на «предметы» во всем нескончаемом их многообразии) настоящий прорыв в исследовании интенциональности мог произойти не раньше, чем им были открыты и усовершенствованы специальные методы многомерного анализа сознания, а именно методы феноменологические. Возвращаясь к богатому опыту освоения интенциональной проблематики у Гуссерля, восстанавливая в памяти содержание и отличия уже именно феноменологических путей и структур анализа сознания, я отчетливо осознала, что по сути в каждом методологическом шаге, в каждой разработанной структуре они одновременно представляют собой расшифровку именно интенциональных идей. И получается – и в итоге, но и в постоянно живой тенденции – полностью взаимосвязанное исследование – как феноменологическое, так и одновременно интенциональное – структур, процедур, данностей сознания, его деятельности.
Что здесь конкретно имеется в виду? Феноменология Гуссерля в сколько-нибудь развитом виде подразумевает (если говорить кратко) массив разработок, расшифровывающих –
