Одновременно в глубочайшей тайне Дизраэли вел переговоры с правительством Турции, требуя, чтобы оно отдало Англии остров Кипр в качестве компенсации за английскую поддержку. 26 мая султан согласился на это «союзническое» вымогательство. И наконец, как отмечают историки, и «Дизраэли и Солсбери были в прекрасных отношениях с Францией и Италией». Все это создавало крайне трудную обстановку для российской дипломатии на Берлинском конгрессе, который открылся 13 июня 1878 г.
Дизраэли в это время было уже 73 года, и он часто недомогал, но на конгресс поехал с большим желанием, в боевой форме, захватив с собой в качестве второго делегата Солсбери, показавшего себя способным дипломатом. Они выехали из Лондона 8 июня, продвигались медленно, чтобы не устать, ночевали в Кале, Брюсселе, Кёльне.
В Берлин Дизраэли прибыл 11 июня свежим и отдохнувшим. Это оказалось очень кстати. Как только он устроился в отеле «Кайзергоф», прибыл человек от Бисмарка: канцлер желал немедленно встретиться с английским премьер-министром и поговорить один на один до начала переговоров.
Встреча продолжалась час с четвертью. Дизраэли видел Бисмарка 16 лет назад в Лондоне. Тогда это был сильный, рослый, с осиной талией человек гвардейской выправки. Теперь канцлер располнел, расплылся, отрастил седую бороду, обрамлявшую грубое лицо. Говорил четко, прямо, временами резко. Было ясно, что хозяином конгресса будет Бисмарк, а главным действующим лицом — Дизраэли. Они сразу же прекрасно поладили. Дизраэли прямо заявил Бисмарку: либо мир на английских условиях, либо война с Россией. «Честный маклер» тут же согласился с такой формулой.
Бисмарк посещает Дизраэли в отеле «Кайзергоф» во время Берлинского конгресса
Об истории Берлинского конгресса написано много книг и статей. Но нас интересует в первую очередь пребывание Дизраэли на конгрессе. Материалы об этом имеются в изобилии, и главное место среди них занимают те, что вышли из-под пера самого Дизраэли. Он ежедневно посылал королеве подробные письма, а также вел для Виктории дневник, страницы которого регулярно отправлял в Виндзор. И в письмах, и в дневнике автор часто, но всегда к месту и ненавязчиво вставляет фразу о своем восхищении королевой. Он сообщает, как члены семьи германского императора окружают его почетом и вниманием, «и все это благодаря восхищению одним лицом, которому, он, Дизраэли, обязан всем». Дизраэли писал не только королеве, но и некоторым своим министрам, банкиру Ротшильду и, конечно, обеим милым сестричкам — леди Бредфорд и леди Честерфилд. Архив сохранился и позволяет в деталях воспроизвести как политическую позицию Дизраэли по обсуждавшимся на конгрессе вопросам, так и обстановку, в которой проходил конгресс.
Дизраэли был писателем, знал, что больше всего интересует его адресатов, и умел изящно и занимательно рассказать им об обсуждении политических вопросов, не упустив порой пикантных подробностей, рисовал интересные, живые портреты участников конгресса. Живописны его зарисовки светских мероприятий — бесконечных ежедневных обедов и приемов. Дизраэли с головой ушел в эту мишуру. Он любил за рюмкой вина, в светской беседе знакомиться с людьми, узнавать их мысли и мимоходом подкинуть свои соображения. И сегодня берлинские письма и дневник, написанные летом 1878 г., читаются с неослабным интересом.
Россию на конгрессе представляли 80-летний мудрый канцлер Горчаков и 50-летний посол в Лондоне граф Шувалов — оба сильные дипломаты.
Положение российских делегатов в Берлине было чрезвычайно трудным. Они имели против себя единый фронт ведущих европейских держав — участниц конгресса. Бисмарк, председательствовавший на конгрессе, очень старался предстать в роли объективного, нейтрального посредника, дабы скрыть свою истинную роль — надежного союзника Дизраэли в его борьбе против интересов России. Позиция российских представителей ослаблялась также гем, что они открыто враждовали друг с другом. Горчаков уж слишком задержался на посту канцлера — так считал Шувалов, сам метивший на эту должность. Как обычно бывает в подобных случаях, аппарат делегации разделился на сторонников Горчакова и сторонников Шувалова. К этому добавлялись противоречия в высших сферах Петербурга, за которыми было последнее решающее слово.
Впоследствии, когда в России поднялась волна недовольства решениями конгресса, вошло в моду критиковать Горчакова за исход переговоров. В действительности же это был умный, безусловно преданный и честно исполнявший служебный долг человек. И критикам ничего не оставалось, как подчеркивать его физическую немощь в 1878 г. При этом краски сильно сгущались. Во всяком случае бесспорно одно: Горчаков занимал в Берлине твердую позицию и был сильным противником Дизраэли и Бисмарка, за что последние и тогда и после платили ему устойчивой ненавистью. В отличие от Шувалова, много лет гордившегося «дружбой» с Бисмарком, Горчаков понимал, что германский канцлер на самом деле хорошо маскирующийся недруг России.
Дизраэли относился к Горчакову и Шувалову с должным уважением, хотя и держался временами (в интересах дела) с нарочитой грубостью. Он неоднократно отмечает в письмах, что разговаривал «громовым голосом» с Горчаковым и Шуваловым. Эта резкость в обращении с российскими представителями должна была подчеркнуть решительность и незыблемость английской платформы. А сообщение об этом должно было понравиться королеве.
В письме Виктории, рассказывающем о первом дне работы конгресса, 13 июня, Дизраэли сообщает: «Князь Бисмарк, гигант ростом 6 футов 2 дюйма как минимум, пропорционально огромный, был избран председателем конгресса». И дальше: «Утром князь Горчаков, сморщенный старик, вошел, опираясь на руку своего могучего недруга. В это время у князя Бисмарка случился настолько острый приступ ревматизма, что он упал на пол, потянув за собой Горчакова. К несчастью, следовавшая за ними собака Бисмарка решила, что ее хозяин подвергся нападению, и кинулась на Горчакова. Лишь благодаря энергичной помощи сопровождающих собака не покалечила и не покусала князя Горчакова».
На конгрессе Дизраэли выступал не на французском языке (как это было принято в то время в подобных случаях), а на английском. Впоследствии в ход было пущено несколько различных объяснений причин этого отступления от тогдашнего дипломатического этикета. Однако у Роберта Блэйка, прекрасного знатока жизни Дизраэли, можно прочесть такую фразу: «Дизраэли вызвал огромную сенсацию, изложив свое первое обращение к конгрессу на английском, а не на французском языке, обидев тем самым русских». И далее Блэйк замечает, что, каковы бы ни были мотивы этого поступка Дизраэли, «он был рассчитан на то, чтобы с самого начала подчеркнуть британскую непримиримость». Эта непримиримость сказалась прежде всего при рассмотрении вопроса о Болгарии.
