— Ну, держитесь! — обещала старшая Юхневич, которую тут все еще звали «Марочкой». — Скоро вашей мачехой буду, уж я вам покажу! Спуску вам от меня не будет!
— Ох, Марочка, уморила! — хохотали девочки Троицкие. — Да где ж тебе с нами справиться?! С такой-то оравой!
— Николай Дмитриевич! — Смеялась Мара, — хоть бы вы за меня заступились! Ведь я же нареченная ваша, как-никак! Вы же — Николай! Да еще вдовец — «вдовый», как говорит Дуняша! Вы что же помалкиваете?!
Николай Дмитриевич смущенно улыбался. Не сходилось только одно: с Николаем Дмитриевичем не нужно было знакомиться. Семьи были дружны давным-давно, еще до смерти родителей барышень Юхневич.
— Ну, уж не придирайтесь! Не каждое слово в строку! — шумели младшие Юхневичи. — Быть вам нашим отчимом! Шутили-шутили, а время шло, и скоро приблизились святки — Рождество и Новый год. И, как обычно, смоленская интеллигенция задумала организовать вечер-концерт в пользу сирот-пансионерок епархиального училища. Начались хлопоты. Составлялась программа концерта. Марочку знали как хорошую пианистку. И тут кого-то осенило: — Знаете что? Нужно послать Мару Юхневич к новому присяжному поверенному — Фёдорову! Он, говорят, прекрасно играет на виолончели. — А доктор Малоховский — на скрипке, — добавил кто-то. Вот бы трио составить? А?..
Так Мара Юхневич была делегирована пригласить Николая Николаевича Фёдорова, недавно приехавшего в Смоленск, принять участие в новогоднем благотворительном концерте. Николай Николаевич согласился. Предсказания Дуняши явно начинали сбываться — «знакомство по делу» состоялось, да еще с Николаем! Ну и Дуняша!
Успех концерта был потрясающим. Виолончелист Фёдоров действительно оказался прекрасным музыкантом, а вскоре после концерта он зачастил к барышням Юхневич. И все три барышни были без ума от Николая Николаевича — присяжного поверенного Смоленского губсуда. Да и как было не влюбиться?! С мягкой кудреватой бородкой, черной, как смоль, с такими же черными блестящими и волнистыми волосами; смуглое лицо (или это летний загар так накрепко прильнул к нему?); с тонким прямым носом, с угольками немного прищуренных и всегда смеющихся глаз! Немножко грузен — по сравнению с мальчишками-семинаристами, но всё еще в полной спортивной форме, играет в теннис, и в горелки бегает так, что никто не догонит! Хотя, как оказалось, ему минуло 40. Подумать только — сорок лет! А сколько стихов знает, остроумных анекдотов, историй, и на каждый случай — цитата откуда-нибудь, или пародия, а то и собственного сочинения. И, кажется, всё на свете знает — о чём ни спроси! А музыкант какой! Виолончель под его смычком просто поет. А уж если еще Марочка на пианино аккомпанирует — ну, тогда слёзы сами просятся на глаза!..
Юлечка забросила всех своих поклонников-семинаристов и с раскрытым ртом ловила каждое слово Николая Николаевича. А он ухаживал с нескрываемым удовольствием за всеми тремя, привозил охапки цветов и коробки шоколадных конфет. Хотя Марочка одна и понимала к чему клонятся эти, уже чуть не ежедневные посещения, и весь этот цветочно — шоколадный «потоп». Она-то понимала, что решается её судьба, наперед предсказанная Дуняшей.
Марочка трепетала и ужасалась… Ведь у Николая Николаевича было двое детей — мальчик девяти и девочка одиннадцати лет. Жена умерла не так давно. Но… от судьбы не уйдешь.
Когда двое младших сестёр узнали, что Николай Николаевич сделал «предложение» и что Марочка выходит за него замуж — восторгам и радости не было конца! Их было даже гораздо больше, чем у самой Марочки — уже взрослой и понимающей, что значит стать матерью для двух достаточно больших детей, сравнительно недавно потерявшим свою родную мать… Сможет ли? Сумеет ли?
Тем более, что ДОЛГ, как понимала его моя будущая мама, обязывал её отдавать все силы своей души людям, которым ты себя посвятила, которым ты обещала… А судьба её сложилась так, что вся жизнь ее была посвящена воспитанию детей — сначала своих сестрёнок, потом — детей своего мужа, потом — своих собственных, а конец жизни пришелся уже на внуков. И долг свой она видела в том, чтобы воспитать их «достойно».
Но вернемся к тому времени, когда жизнь Марочки Юхневич была вся еще впереди, и только начали сбываться пред — сказания Дуняши. Как она и предсказала, сразу после пасхи, когда начался «мясоед», сыграли скромную свадьбу.
И какая это была чудесная весна! Когда моя мама рассказывала о ней, много лет спустя, она молодела и хорошела, и глаза её светились радостью и счастьем. Сняли дачу — Большой дом, террасой, даже не обнесённый никаким забором, прямо в каком-то перелеске: — беги, куда хочешь, гуляй, собирай первые весенние цветы. Кругом рощицы, лужайки, чуть подальше настоящий бор.
В доме — полно молодежи. Самому младшему — девять; Самой старшей — двадцать шесть. Но когда приезжал Николай Николаевич, — казалось, что сама весна со сквозным ветром, щебетаньем птиц и цоканьем белок — врывалась в дом. Смех, шутки, разные игры, беготня в горелки и просто прогулки в лес — всё становилось вдвое веселей и замечательней. Юлечку невозможно было усадить за учебники, а экзамены вот-вот надвигаются! Ах, уж эти экзамены! Когда кругом так весело и хорошо, и погода такая чудесная!
«Родословная» моего отца оказалась не менее фантастической, чем предсказания Дуняши.
Когда мама узнала о том, что её будущий муж — и уже формальный жених — из цыган — с ней едва не случился удар. Мама и много лет спустя была уверена: только ответственность за младших сестер — Юлечку и Ниночку — помешала её сердцу остановиться навсегда.
— Вы шутите, Николай Николаевич, — едва могла пролепетать она.
— Да нет, дорогая моя Марочка!.. Уверяю вас, — настоящий цыган, чистокровный! — весело сообщал Николай Николаевич, ничуть не стесняясь своего необычного происхождения, видя в нем лишь обаятельную романтику, — помните, у Пушкина:
«Цыгане щумною толпою по Бессарабии кочуют»…
Он не только не скрывал, а даже весьма гордился своей столь экзотической родословной.
Мама долго не могла поверить, что это не розыгрыш. В конце концов, все оказалось не так страшно, как… удивительно!
Подумать только! Отец моего отца-то есть самый прямой мой дедушка был таборным цыганом, — как раз из тех самых, что «в шатрах изодранных ночуют»!
Если в молодости он, — мой дед, может, и был конокрадом (впрочем, история об этом умалчивает), то к зрелым годам стал знатоком лошадей, завсегдатаем московского ипподрома, своим там человеком, которого знали и с мнением которого считались. В зрелые годы, еще задолго до старости, дедушка уже имел где-то под Москвой небольшой конный завод. Всего с десяток лошадей, но отборных, — призёров дерби.
