— Будет, сирота! — строго произнес Фаддей Фаддеич. — Что я сказал?
Песенка из детской передачи о знаменитых капитанах все звучала над вечерним рейдом, когда вельбот отвалил от борта «Профессора Угрюмова».
Мотор заурчал угрюмо. Вельбот нехотя набирал ход.
С борта судна махали Эдуард Львович и все остальные казанские сироты.
И вдруг, нарушая все портовые законы, заглушая детскую передачу, могуче заревел гудок «Профессора Угрюмова». Сироты отдавали своему капитану прощальный салют.
— Прекратите хулиганить! — погрозил Фаддей Фаддеич с удаляющегося вельбота кулаком и поднял воротник пальто, защищаясь от брызг.
На пожухлых растениях судового огорода лежал снег.
Посреди своего любимого детища стоял боцман Загоруйкин. Он был в валенках и ушанке, но почему-то в майке.
Загоруйкин смотрел вдаль. Там от горизонта до зенита полосы туч и полосы чистого неба чередовались. Темно-фиолетовые, мрачные, северные тучи лежали на самом горизонте, но над ними светилась ярко-оранжевая полоса расцветающего неба.
Вероятно, мрачноватая красота родных морей заставила боцмана вспомнить отчий дом. И из него вывалилось следующее четверостишие:
Чита — город областной.
Хорошо в нем жить весной.
Чита — город окружной,
Для народа он нужной!
Третий помощник Петя Ниточкин поеживался в рубке. Он был в форменной куртке и фуражке.
Капитан Саг-Сагайло стоял у правого окна в меховом реглане. Окно было опущено.
Ледяное сало временами шуршало за бортами «Профессора Угрюмова».
Сагайло высунулся в открытое окно, осмотрел горизонт в бинокль, потом сказал:
— Серьезного льда еще не видно, Петр Иванович… Как вы себя чувствуете на ходовой вахте во льду?
— Пока — бездельником, — сказал Петя. — Не могу придумать себе дела.
— Смотрите внимательно вперед, Петр Иванович, — сейчас это главное. — Саг-Сагайло похлопал себя по карманам. — Я спущусь за табаком.
— Есть, — сказал Ниточкин.
Капитан вышел, Ниточкин занял его место. В окно дуло.
— Петр Иванович, — сказал рулевой матрос Цыган. — Чего вы пижоните? Надели бы ватник. Или с формой не хочется расставаться?
Цыган попал в точку, и потому Петя нахмурил брови и сказал похожим на Эдуарда Львовича голосом:
— Вы, вероятно, проводили много времени в женском обществе и усвоили там скверную привычку серьезно разговаривать о пустяках. Точнее на курсе!
— Есть точнее на курсе!
Петя прошелся по рубке и закрыл окно.
Эдуард Львович вернулся не один. Он пропустил вперед себя в двери Татьяну Васильевну. Она была в прелестной шубке.
Капитан зашагал к своему окну широкими, решительными шагами. В зубах он держал мефистофельскую трубку и говорил, попыхивая ею:
— Ну, белых медведей еще не видно, а льды мы вам сейчас покажем, Татьяна Васильевна!..
Сказав это, Саг-Сагайло с полного хода высунулся в закрытое Петей окно. То есть высунуться-то ему, естественно, не удалось.
Сагайло только воткнулся в стекло-сталинит лбом и трубкой.
Из Мефистофеля ударил столб искр, как из паровоза дореволюционной постройки.
Третий помощник и рулевой остолбенели. Татьяна Васильевна закрыла руками лицо. И в гробовой тишине противно скрипел за бортами лед.
— Петр Иванович, это вы окно закрыли? Разве я вас об этом просил? — негромко сказал Саг-Сагайло, но в этой негромкости явственно прозвучала нотка едва сдерживаемого раздражения.
Вокруг головы Саг-Сагайлы вдруг возникло в полумраке рубки как бы сияние, такое, как на древних иконах.
— Пахнет паленым! — четко доложил Цыган.
— Эдуард Львович! — трясущимся голосом сказал Ниточкин. — Простите, но вы, кажется, горите! Разрешите… вот сигнальный флаг… я наброшу на вас?
— Отставить! — с некоторым раздражением сказал Саг-Сагайло и побрызгал на себя водой из графина. — На судах морского флота запрещена самодеятельность подобного рода, Петр Иванович!
Татьяна Васильевна наконец решилась подойти к Эдуарду Львовичу.
— Боже, да у вас ожог третьей степени! — ахнула она. — Надо промыть марганцовкой…
— Глупости, — сказал Саг-Сагайло.
— Это может закончиться очень плохо, — думая о чем-то своем, подспудном, прошептала Татьяна Васильевна.
— Ерунда, — успокоил ее Эдуард Львович. — До свадьбы заживет.
И они ушли.
А в рубке осталась на некоторое время тягостная тишина, и в этой тягостной тишине тягостно постанывал за бортом лед.
Трубка капитана продолжала валяться на палубе. Петя машинально поднял ее и слабо чертыхнулся. Смертельная тоска была в его глазах. Мефистофель жутко ухмылялся Пете с фасада трубки.
Татьяна Васильевна смачивала ожог третьей степени марганцовкой.
— Первый раз я видела сегодня вас в предстрессовом состоянии, а позади уже вся планета, — сказала доктор.
— Помощники, пожалуй, разболтались, — сказал Саг-Сагайло задумчиво. — Ремешок к биноклю не могут прикрепить, а? И трубку больше курить на всякий случай не буду. На сигареты перейду, — неловко пошутил он.
— Именно третий помощник вызывает у вас опасение? — засмеялась Татьяна Васильевна. — Он бутылку с валерьянкой не возвращает, как стал вашим помощником. У себя в каюте держит.
— Ничего. Я после первой самостоятельной вахты за обедом капитана щами облил — так руки дрожали, — сказал Саг-Сагайло. — Благодарю за медицину. И за информацию. Не беспокойтесь. Чем больше лет мы плаваем, тем лучше умеем держать себя в руках.
— Я в этом не уверена. Одну минутку. Вот взгляните. Это розенцвейговская картинка…
Эдуард Львович смотрел на влюбленного, к которому опаздывала на свидание невеста, отсутствующим взглядом. Капитан весь превратился в слух — ему показалось, что удары судна о лед стали сильнее.
— Что вы сделаете на месте влюбленного?
— Во всяком случае, не буду переводить свои часы назад, как делают некоторые, — машинально пробормотал Саг и торопливо вышел.
Была глухая ночь.
Профессор спал, уронив голову на стол в рукопись. Вокруг вздымались горы анкетных листков, книг и картинок Розенцвейга. Огромный глобус — старинный, в обручах меридианов, — охранял его покой. Но не сохранил — зазвенел телефон.
— Прймите «молнию»! «ПОСЛЕ ИЗМЕНЕНИЯ ПОГОДНЫХ УСЛОВИЙ В КОЛОНИИ МИКРОБОВ БЫСТРО РАСТЕТ КОНФЛИКТНОЕ НАПРЯЖЕНИЕ СЧИТАЮ ПОЛОЖЕНИЕ ОПАСНЫМ НЕОБХОДИМО ПРЕКРАТЬ ПЕРАСПЕРУАСТРА ДОКТОР».
— Наконец-то! — заорал профессор, швырнул трубку на рычаг и в восторге крутанул глобус. Планета стремительно и скрипуче завертелась под могучей рукой. — Я тебе дам «прекратить»! Втюрилась в кого-нибудь или с ума сошла девчонка!..
