Солдаты-зрители, стоявшие группами на скате вершин, говорили: «Вот сам Кутузов поехал на левое крыло!»
Ф.Н. ГлинкаТеперь вернемся мысленно на противоположную высоту, соседственную с курганом Горецким. Ее легко отыскать у корпуса Дохтурова. Там также есть человек замечательный. Он все на той же маленькой лошадке: все в той же, как мы уже описали, одежде. Он окружен множеством офицеров, которых беспрестанно рассылает с приказаниями. Одни скачут от него, другие к нему. Он спокоен, совершенно спокоен, видит одним глазом, а глядит в оба, хозяйственно распоряжается битвою; иногда весело потирает рука об руку (это его привычка) и по временам разговаривает с окружающими, но чаще молчит и наблюдает. Это Кутузов.
Ф.Н. ГлинкаКогда французская гвардия предприняла нападение на наш левый фланг, или, по крайней мере, заметно было у неприятеля движение, я был послан Дохтуровым к Кутузову с донесением и, вместе с тем, просить подкрепления. Князь, выслушав, встал со скамейки и велел мне скакать к Раевскому и сказать ему, чтобы он употребил все усилие собрать, что может, и подкрепить Дмитрия Сергеевича. Обратившись, он заметил Раевского, сидящего среди его свиты на пне:
«А, да вот он, — и, сделав несколько шагов к нему (Раевский подошел), продолжал: — Послушайте, что он говорит (указывая на меня). Ради Бога, соберите, что у вас только осталось, и летите туда».
На возражение Раевского, «что у него ничего не осталось в массе и все перебито», Кутузов убеждал его еще, и тогда Раевский сел на лошадь, послал своих окружающих собирать кучки, оставшиеся от полков, и направлять их налево, и, обратившись ко мне, продолжал:
«Скажите Дмитрию Сергеевичу, что сколько соберу, всех приведу. Не знаю, однако же, послужит ли это к чему».
Возвратившись к Дохтурову, я нашел его на барабане; возле него сидел на земле начальник артиллерии 2-й армии барон Левенштерн; ядра и гранаты осыпали его. Отдав ему отчет в поручении, он сказал:
«Да уже теперь, кажется, не нужно; французы что-то остановились…»
И.П. Липранди (1790–1880) — генерал-майору чиновник особых поручений при Министерстве внутренних дел; с 1812 года — поручик свиты е. и. в. по квартирмейстерской части, состоял при 7-м пехотном корпусеСколько живо и ясно пред памятью моей предстал Бородинский день, столько же смешанно, туманно, как томительный сон, припоминаю себе первые дни отступления. Бесконечный ряд повозок, заваленных ранеными, огромная нить артиллерии, вышедшей из соразмерности с остатками армии, отдельные люди разных воротников, отыскивавшие свои полки, какое-то общее уныние после обманутых надежд, оглушенные после такого громового дня, отупление после таких потрясающих и торжественных ощущений; все это вместе навело на меня какое-то онемение всех чувств, почти бессмысленность.
Незавидна в подобные дни судьба главнокомандующего, к тому же обязанного скрывать под личиною бесстрастия все в душе его происходящее! Кутузов между Бородином и Москвою должен был выстрадать века целые.
П.Х. Граббе (1789–1875) — генерал-адъютант, генерал от кавалерии; в 1812 году — поручик лейб-гвардии конной артиллерии, адъютант Ермолова Фили. Сдача Москвы французам
В присутствии окружающих его генералов спросил он меня, какова мне кажется позиция? Почтительно отвечал я, что по одному взгляду невозможно судить положительно о месте, назначаемом для шестидесяти или более тысяч человек, но что весьма заметные в нем недостатки допускают мысль о невозможности на нем удержаться.
Князь Кутузов взял меня за руку, ощупал пульс и сказал: «Здоров ли ты?» Подобный вопрос оправдывает сделанное с некоторой живостью возражение. Я сказал, что драться на нем он не будет или будет разбит непременно.
Ни один из генералов не сказал своего мнения, хотя немногие могли догадываться, что князь Кутузов никакой нужды в том не имеет, желая только показать решительное намерение защищать Москву, совершенно о том не помышляя.
А. П. Ермолов (1777–1861) — генерал от инфантерии, член Государственного совета; в 1812 году — генерал-майору затем генерал-лейтенанту начальник Главного штаба 1-й Западной армииКнязь Кутузов решил, наконец, вопрос своей властью, высказав свое твердое желание отступать. Когда я увидел, что решение сдать Москву без боя принято до военного совета, что мнение, высказанное генералами, не заносилось даже в протокол и, что на совет не был приглашен московский генерал-губернатор граф Ростопчин, тогда, как его уверяли еще в тот день утром, что столицу будут защищать до последней крайности, то я решил уехать из совета. Приехав домой, я записал прежде всего то, что было принято на совете, в результате которого было разорено, быть может совершенно напрасно, столько семей.
A.A. Беннигсен (Бенигсон, Беннингсен A.A. Т.) (1745–1826) — графу генерал от кавалерии; ганноверский барон, на русской службе с 1773; в 1806–1807 годах — главнокомандующий русской армией; в 1812 году — начальник штаба КутузоваГоворя о князе Кутузове, Беннигсен, известный своим хладнокровием, выходил из себя и краснел несколько раз от злобы. Вот собственные его слова:
«Кутузов одарен был чрезвычайным природным умом, но не имел ни малейшего понятия о военном искусстве, я его знал очень хорошо, потому что знакомство наше продолжалось сорок три года. Он ничего не читал и совсем не умел писать, что я могу засвидетельствовать множеством ничтожных записок его жене моей, в то время, когда мы жили вместе в Вильне; стыдно их читать: он был не сведущ в географии и не имел ни малейшей совести, но был великий царедворец. […]
Я предлагал в военном совете, собранном в деревне Филях
1 сентября, идти на неприятеля и напасть на него для того, чтобы Наполеон отрядил два корпуса, один вице-короля италианского, чтобы обойти нас справа, а другой, — чтобы отрезать нас с левой стороны. Французская армия, ослабленная множеством беглых, число коих, как я узнал после, простиралось до шестидесяти тысяч, была бы неминуемо разбита, а два корпуса, отряженные с той целью, чтобы нас обойти, были бы сами отрезаны».
А.И. Михайловский-Данилевский Тарутинский маневр
2 сентября наступил для Москвы в продолжение веков, и для Кутузова на пределах жизни, самый страшный их день. Кутузов оставлял Москву на жертву ослепленному завоевателю, на его гибель, и сам в слепоте человечества, в глубокой горести, не видел парящего над собою гения России, с венком бессмертия за подвиг великой решимости. Конечно, легче было, уступая общему порыву, дать под Москвой сражение и погибнуть с нею вместе. И тут была слава!
