ищут не в толстовстве, а в еще не определенном
чеховстве. И с этим они обращаются к основоположнику толстовства!
Современники, особенно люди чеховского и следующего поколений, увидели в Чехове, его мире и личности не просто художника, но – учителя жизни. Но эту роль Толстой уступать не хотел. И потому раздражался на автора «Дамы с собачкой», как когда-то – на Шекспира: Чехов учит соблазнять женщин, а не способен понять даже Ольгу Семеновну Племянникову.
9. Вопреки краткости отпущенного ему века в архетипе учитель-ученик Чехов успел занять и другую позицию. В отношениях с Буниным и Горьким он оказался в роли учителя, после нескольких попыток (Н. Ежов, А. Лазарев-Грузинский) точно угадав вектор литературного процесса, его следующие ступени. И избранные писатели достойно сыграли роли учеников.
Затем с этим архетипом что-то произошло. Бунин и Горький, прожив существенно больше Чехова, так и не стали учителями в пушкинском, толстовском, чеховском смысле.
Бунин, вероятно, был слишком эгоцентричен, сосредоточен на прошлом и не угадывал вектор литературного развития. Об этом свидетельствуют, с одной стороны, стойкая неприязнь к модернизму, с другой – выбор в качестве учеников Г. Кузнецовой и Л. Зурова.
Горький же подменил поиск настоящего ученика массовой литературной учебой. А это – совсем иное дело.
Для понимания этих процессов необходимо обращение к иным архетипам.
Чехов, Бунин и декадент Урениус [80]
В бунинских воспоминаниях о Чехове есть такой эпизод:
«Как восторженно говорил он о лермонтовском „Парусе“!
– Это стоит всего Б. и Урениуса со всеми их потрохами, – сказал он однажды.
– Какого Урениуса? – спросил я.
– А разве нет такого поэта?
– Нет.
– Ну, Упрудиуса, – сказал он серьезно. – Вот им бы в Одессе жить. Там же думают, что самое поэтическое место в мире – Николаевский бульвар: и море, и кафе, и музыка, и все удобства – каждую минуту можно сапоги почистить…» [81]
Писателя, скрытого за инициалом Б., через много лет назвал сам Бунин: «Это стоит всего Брюсова и Урениуса со всеми их потрохами» [82]. Искать кандидата в Урениусы приходится историкам литературы. Наиболее подходящий по созвучию И. И. Ореус тут вряд ли подходит. Он стал известен под псевдонимом Иван Коневской. Можно было бы вспомнить Гиппиус или Балтрушайтиса. Но скорее всего, в этом нет необходимости. Урениус или Упрудиус – коллективный псевдоним «нового поэта», соратника Брюсова, который противопоставляется классику Лермонтову.
Противопоставляется – кем? Вопрос оказывается не таким простым.
Сдержанное, ироническое отношение Чехова к декадентской литературе общеизвестно. Оно не раз проявляется в письмах и воспоминаниях. Но столь же очевидно, что в отношении к современникам, пишущим и думающим иначе, Чехов не был однозначен и резок. Он называл Бальмонта хорошим писателем, рекомендовал в академию наук Мережковского, с симпатией стилизовал новое искусство в «Чайке» (пьеса Треплева).
Бунинский же Чехов в отношении к своим литературным антиподам яростен и непримирим. Особенно очевидно это становится, когда близкие по смыслу суждения встречаются и у других чеховских «Эккерманов».
«Про тогдашних модернистов, „декадентов“, как называли их, он однажды сказал:
„Какие они декаденты, они здоровеннейшие мужики! Их бы в арестантские роты отдать“» (Бунин) [83].
«Антон Павлович держался высокого мнения о современной литературе, то есть, собственно говоря, о технике теперешнего письма. „Все нынче стали чудесно писать, плохих писателей вовсе нет, – говорил он решительным тоном. <…> Попробуйте-ка вы теперь перечитать некоторых наших классиков, ну хоть Писемского, Григоровича или Островского, нет, вы попробуйте только и увидите, какое это все старье и общие места. Зато возьмите, с другой стороны, наших декадентов. Это они лишь притворяются больными и безумными – они все здоровые мужики. Но писать – мастера“» (Куприн) [84].
Сходное сравнение декадентов со здоровыми мужиками (несомненно, восходящее к чеховским словам) включатся в прямо противоположные эмоциональные контексты. В купринской записи притворство декадентов скрывает несомненный талант, в бунинской – демонстрирует их творческую бездарность, оказывается очередным доказательством литературного падения и безумия.
Но что, собственно, в этом заочном мемуарном споре за Чехова и против декадентов позволяет считать Александра Ивановича более точным, чем Ивана Алексеевича? Не только «фотографическое» свойство купринского таланта, но и творческая история бунинских мемуаров. В них мы, в сущности, встречаемся с несколькими Чеховыми.
Чехов и образ Чехова прошел практически через всю бунинскую жизнь. Они обменялись письмами еще в 1891 году (Бунин просил Чехова прочесть свои вещи), познакомились в 1895-м, много общались в начале ХХ века в Ялте и Москве.
«Никто так не умел смешить Антона Павловича, как И. А. Бунин, когда он был в хорошем настроении», – заметит Станиславский [85]. (Кто бы мог подумать? В бунинских текстах этот бытовой юмор практически не отразился.)
Однажды между ними произошла любопытная пикировка:
«– Что вы обо мне будете писать в своих воспоминаниях?
– Это вы будете обо мне писать. Вы переживете меня.
– Да вы мне в дети годитесь. (Бунин был ровно на десять лет моложе. – И. С.)
– Все равно. В вас народная кровь.
– А в вас дворянская. Мужики и купцы страшно быстро вырождаются. Прочтите-ка мою повесть „Три года“. А потом, вы же здоровеннейший мужчина (оказывается, не только декаденты! – И. С.), только худы очень, как хорошая борзая. Принимайте аппетитные капли, и будете жить сто лет. Я пропишу вам нынче же, я ведь доктор. <…> А в воспоминаниях обо мне не пишите, что я был „симпатичный талант и кристальной чистоты человек“» [86].
Доктор и мужик оказался прав. Дворянин пережил его на сорок девять лет – время большее, чем вся чеховская жизнь.
Впервые Бунин написал о Чехове в 1904 году, сразу после чеховской смерти. Незаконченная рукопись «О Чехове» появилась в 1955 году, через два года после его ухода.
Бунинские мемуары – едва ли не лучшее, что написано в этом жанре о Чехове. Однако не всегда замечают, что они существуют в трех редакциях: первоначальный вариант 1904 года, дополненный в 1914 году, к десятилетию со дня чеховской смерти, и опубликованный в шестом томе бунинского собрания сочинений издания Маркса [87]; переработка этого сводного текста, вошедшая в берлинское собрание сочинений 1935 года и перепечатанная в книге «Воспоминания» (Париж, 1950) [88]; наконец, мемуарные фрагменты посмертно изданной книги «О Чехове» [89].
Притом что большая часть текста во всех случаях совпадает, Бунин тонкими и резкими штрихами всякий раз строит образ нового Чехова, своих отношений с ним и его отношения к Урениусам-Упрудиусам.
В первых воспоминаниях Чехов – старший товарищ, коллега, почти друг, ненавидящий «высокие» слова и «так называемые поэтические красоты». «Ненависть» –
