арестовали всех подозреваемых в причастности к НИЛИ, включая Сарру Ааронсон. Три дня турки пытали ее, вырывали ей ногти и волосы, но ничего не добились. Тогда они решили перевезти Сарру в Назарет, чтобы нужные показания выбил из нее главный врач Четвертой турецкой армии, садист Хасан-бек, напоминание о котором и по сей день не исчезло из Израиля: на границе Тель-Авива и Яффо стоит мечеть Хасан-бека.
Перед отправкой в Назарет Сарра попросила у начальника тюрьмы разрешения сменить окровавленные тряпки. Ее в кандалах привели к ней домой, охранник остался во дворе, а Сарра закрылась в ванной, достала из тайника пистолет и выстрелила себе в рот. Но она была так слаба, что рука дрогнула, и выстрел получился неудачным. Полностью парализованная, но в сознании, Сарра прожила еще трое суток.
Лишанский был единственным руководителем НИЛИ, которому удалось бежать. Турки объявили ультиматум: либо евреи выдадут Лишанского, либо от Зихрон-Яакова не останется и следа, а заложники будут убиты. Лишанский метался от дома к дому, стучался во все двери, но никто ему не открыл. «Турки нас вырежут, как они вырезали армян», — говорили евреи. За голову Йосефа Лишанского турки назначили награду в сто фунтов золотом. В последней надежде он бросился к старым друзьям из «ха-Шомер». Не зная, что с ним делать, заместитель командира Цви Надав запросил указаний Шохата. Связной в Ливане переправил Шохату шифрованную записку через сирийскую границу.
Прочитав записку, Шохат повел Маню на прогулку, где и сообщил ей о провале НИЛИ, о самоубийстве Сарры и об охоте на Лишанского.
— Я всегда говорила, что они — дилетанты, — холодно заметила Маня.
— Да Бог с ними. Сейчас надо решать, что делать с Лишанским. На кой черт Цви с ним связался? Ведь он знает, что этого «красавчика» ищет полиция! Что теперь делать?
— Выдать Лишанского туркам, — так же холодно отрезала Маня.
— Да ты что? Каким бы он ни был, он — еврей. Нет уж, доносчиками мы не будем. У турок своих хватает.
— Вот они и донесут, где прячется Лишанский. Хочешь, чтобы турки спалили весь Зихрон?
— Наши люди должны его спрятать, пока не удастся переправить его через границу.
— А тем временем турки начнут убивать евреев. Ты что, не знаешь старого революционного правила «Жертвовать одним ради спасения многих»? Лишанский поставил под удар весь «ха-Шомер». Он же знает всех по именам и выдаст еще до того, как его начнут пытать.
— Конечно, если турки накроют Лишанского, всех наших людей повесят вместе с ним. Но даже если Лишанского выдать, мы не избавимся от мести турок. Нет, Лишанского нужно прятать и охранять. Я так и напишу Цви. У тебя бумага есть?
— Подожди, Исраэль, не горячись, слушай меня внимательно. Нельзя допустить, чтобы Лишанский попал к туркам живым. Надо оставить ему пистолет, и пусть застрелится сам, как Сарра.
— А если не застрелится?
— Тогда его прикончим мы.
Шохат внимательно посмотрел Мане в глаза и вспомнил, что в Гродно говорили: «С Маней Вильбушевич шутки плохи».
— Вы же были друзьями, — сказал он.
— Рутенберг с Гапоном тоже были друзьями, — съязвила Маня. — А потом Рутенберг Гапона и повесил. Ты рассуждаешь, как ребенок, а я хорошо помню слова Гершуни: «Убей своего лучшего друга сам, чтобы его не убили враги». Турки все равно поймают и повесят Лишанского. Так что для него будет лучше, если это сделаем мы. По крайней мере, мучиться не будет. Ну, так кому поручим?
Шохат помолчал, не желая так быстро сдаваться. Потом глухо проговорил:
— Цви его подобрал, пусть он от него и избавляется. Но пистолет ему все-таки нужно оставить. Ликвидируем лишь в случае крайней необходимости.
— Такой случай уже наступил.
— Об этом судить только Цви, ему на месте виднее.
— Лишанский выдаст нашу организацию, а ты будешь еще чего-то ждать.
— Мы ни с кем не сводим счеты. Я не хочу, чтобы возникло подозрение, будто мы избавились от идеологического противника.
— Когда мне исполнилось двенадцать лет, старший брат Моше подарил мне пистолет и сказал: «Запомни, что пускают его в ход, либо совершая преступление, либо выполняя моральный долг». Понял?
— Понял. Особенно — насчет преступления.
— Ничего ты не понял. Сегодня Лишанского прячут наши люди, а завтра им всем будет конец.
— Пиши приказ: «Действовать сообразно обстановке. В случае чего убить на месте».
Получив приказ, заместитель Шохата перевез Лишанского в галилейский киббуц Хамра, потому что Лишанский сказал, что хочет перейти ливанскую границу и спрятаться у знакомых друзов. Заместитель послал с ним двух шомеровцев, приказав в случае чего стрелять без предупреждения.
Когда Лишанский стал карабкаться на холм, один из шомеровцев выстрелил в него, так как ему показалось, что Лишанский хочет бежать. Лишанский упал с обрыва. Шомеровцы в полной уверенности, что он убит, отправились в обратный путь.
Но Лишанский был только ранен. Он добрался до ручья, промыл рану и перевязал ее шелковым носовым платком из той дюжины, которую ему когда-то подарила Сарра Ааронсон. Ночью он дошел до Метулы и прокрался к дому своей мачехи. Она так перепугалась, что он не рискнул остаться у нее. Весь следующий день и еще ночь он скрывался у горбуна-портного, которого знал с юности. Но уже пошли слухи, что Лишанский прячется где-то на севере и его ищут люди из Зихрона и других поселений. Портной дал ему буханку хлеба и сказал, что больше не может его прятать. Избегая людей, Лишанский начал пробираться в сторону Хайфы. Выйдя к побережью, он раскопал заготовленный вместе с Саррой тайник, где они спрятали жестянку с золотыми монетами. Тайник был пуст. Он пошел к сельскохозяйственной станции в Атлите, где был другой тайник. Там жестянка оказалась на месте. Лишанский купил лошадь и направился к давнему приятелю в Петах-Тикву, не подозревая, что турки уже давно ждут его именно там, в самом большом еврейском поселении страны. Перепуганная жена приятеля побоялась принять Лишанского, но все же дала ему бедуинскую одежду. Бросив лошадь, он пешком пошел в Ришон ле-Цион, где стояло знакомое бедуинское племя, но стоило бедуинам увидеть Лишанского, как они связали его, забрали у него золото, а его самого передали туркам за сто фунтов вознаграждения. Лишанского отвезли в Рамлу. Начальник полиции встретил его ударом по лицу и тут же отправил телеграмму в Иерусалим о задержании опаснейшего еврейского шпиона. Потом достал кнут и замахнулся.
— Стойте! — крикнул Лишанский по-арабски. — Не бейте меня, я вам все расскажу.
— Кто твои друзья? — начальник положил кнут на стол.
— «ха-Шомер», — криво улыбнулся Лишанский и назвал всех, кого только мог припомнить, добавив
