Урожай в десять миллионов тонн принес бы Кубе обильный доход — а в те времена финансовое положение страны было напряженным, а Кастро поставил эту цель перед своим народом так, словно это был спортивный рекорд, и сказал, что речь идет «о чести страны». Фидель дал понять, что требует всенародного участия, так что «добровольцами» на тростниковые плантации отправились все — государственные служащие, учителя, студенты, фабричные рабочие. Несмотря на это, урожай не дотянул до намеченной цифры на полтора миллиона тонн, хотя половину урожая 1969 года оставили на полях несжатой и она, соответственно, тоже была учтена. Из других отраслей экономики в сахарный сектор было перенаправлено столько ресурсов, что реальная цена урожая сахарного тростника, по словам министра труда Кубы Хорхе Рискета, оказалась втрое больше, чем его стоимость на мировом рынке.
26 июля 1970 года, на праздновании годовщины нападения на казармы Монкада, Фидель Кастро взял на себя ответственность за то, что цель в десять миллионов тонн так и не была достигнута, и впервые признал, что он сам и другие кубинские лидеры совершали ошибки в управлении кубинской экономикой. «Научиться строить экономику оказалось для революционеров гораздо более трудным делом, чем мы думали, — сказал он, — и перед нами встали куда более сложные проблемы». Страна не только не смогла собрать рекордный урожай сахарного тростника — намеченных целей не достигло и производство молока, удобрений, цемента, бумаги, автопокрышек, батареек, обуви, текстиля, мыла и даже хлеба. Кастро сказал, что и сам он, и другие кубинские лидеры питали слишком идеалистические надежды на то, как будет развиваться социализм, и нужно стать прагматичнее.
Тем не менее движение в сторону экономических реформ оказалось медленным, и когда наконец настало время их осуществлять, это делалось хаотически. Некоторые руководители неожиданно для себя обнаружили, что теперь отвечают за прибыльность своих предприятий, хотя у них по-прежнему нет полномочий ни устанавливать на свою продукцию разумные цены, ни направлять работников туда, где они действительно нужны, ни экономично организовывать производственный процесс. Отчасти беда была в самом Кастро. Он по-прежнему сомневался, нужны ли экономические реформы, и не создал атмосферу, в которой можно было бы смело применять альтернативные подходы.
Французский ученый Рене Дюмон сформулировал проблему так: «Всякий, кто возражает против идей Кастро, немедленно впадает в немилость, поэтому, когда Кастро предлагает ошибочный шаг, никто не смеет протестовать, если не хочет лишиться работы».
* * *
Бывшая винокурня «Бакарди» в Сантьяго получила в рамках кампании «за десять тысяч тонн» 1970 года особое предписание — поставить 40 процентов рома, который будет продаваться по всей стране во время празднования в честь сбора урожая сахарного тростника. В апреле 1970 года Мариано Лавинь давал интервью по поводу этого задания корреспонденту газеты «Хувентуд Ребельде» и заверил его, что предприятие выполнит план. «В данный момент у нас есть определенные трудности с разливом, — сказал он, — но, если понадобится, выкатим бочки на улицы и дадим людям напиться прямо из крана».
Пожалуй, самым примечательным в задании по выпуску рома, которое получила винокурня в Сантьяго, было то, что она должна была поставить на празднования всего 40 процентов общего количества рома. За десять лет, прошедших после национализации предприятия «Бакарди», правительство придавало все меньше и меньше значения сантьягскому предприятию по сравнению с другими кубинскими компаниями, производящими ром. Кровопролитная схватка с корпорацией «Бакарди» и утрата торговых марок, очевидно, обескуражила Кастро и его команду. В последующие годы государственные власти ограничивались минимальным финансированием прежней собственности «Бакарди», сделав ставку на бывшего конкурента «Бакарди» фирму «Хосе Аречабала» из Карденаса, к востоку от Гаваны, которая производила ром «Гавана-Клуб».
Семейство Аречабала, в отличие от Бакарди, не стало расширять свое предприятие по производству рома за границы Кубы и, покинув остров после конфискации семейной собственности, уже не смогло поддерживать работу фирмы. Вероятно, кубинские власти понимали, что семейство Аречабала не окажет им сопротивления, и поэтому решили сделать упор в новой ромовой индустрии именно на инфраструктуру «Аречабала» в Карденасе, а не на старую винокурню «Бакарди» в Сантьяго. К 1970 году кубинское правительство строило рядом с фабрикой «Аречабала» новую винокурню. А главное – кубинские экономические власти предпочли сделать ром «Гавана-Клуб» экспортной маркой для всех государственных предприятий по производству рома на Кубе. К 1973 году даже качественный ром, произведенный на старой винокурне «Бакарди», продавался за границей с этикеткой «Гавана-Клуб», хотя ром, который производился для местного потребления, по-прежнему назывался «Каней». Когда ром «Гавана-Клуб» с революционной Кубы появился в Канаде, Мексике и некоторых странах Восточной Европы, наследники Аречабала не стали протестовать, и кубинские власти начали осторожно делать дальнейшие шаги.
Производство рома оказалось в числе светлых пятен на мрачном фоне несостоятельной кубинской экономики. В 1972 году корреспондент «Нью-Йорк Таймс» Герберт Мэтьюс снова приехал на Кубу и посетил старую винокурню «Бакарди» в Сантьяго — он уже бывал здесь, поскольку прежде дружил с Пепином Бошем. Мэтьюс попробовал тамошний продукт и написал, что, по его мнению, руководство предприятия сделало должные выводы из тех трудностей, с которыми они столкнулись вскоре после того, как компания была экспроприирована кубинскими властями. «Я как любитель рома, — заключил Мэтьюс, — сказал бы, что качество его осталось прежним». Несомненно, такой вывод рассердил Пепина Боша — но их дружба и без этого расстроилась уже много лет назад.
Во время недолгого визита на старую винокурню «Бакарди» Мэтьюс определенно не разглядел главного — того, как часто тамошние ветераны конфликтовали с государственными властями по поводу планов производства рома. Усилия Мариано Лавиня и других продвинуть экспорт кубинского рома в страны соцлагеря, очевидно, увенчались успехом, поскольку в течение нескольких лет в этих странах был высокий спрос на этот продукт. Государственные власти постоянно принуждали руководство ромовых предприятий повысить производительность. Однако на старой винокурне «Бакарди» они столкнулись с жестким сопротивлением самого Лавиня и Умберто Короны, руководителя производства. Оба они отважно противостояли правительственным чиновникам, которые требовали сократить длительность выдержки рома и разводить выдержанный ром, чтобы его хватило на более долгое время — то же самое предлагал несколько лет назад Че Гевара. Корона, который овладевал мастерством еще при Бакарди, настаивал, что любые изменения в процессе выдержки или в рецепте рома приведет к ухудшению качества. Когда в 1988 году кубинский журналист Леонардо Падура интервьюировал бывших работников «Бакарди» в Сантьяго, они сказали, что «бесконечная преданность» Короны в конце шестидесятых и в семидесятые годы предотвратила «неизбежное крушение» сантьягского ромового наследия.
