Тем более, что компартии переживали определенный застой. Если в Западной Европе их обходили «справа» — социал-демократы, то в Латинской Америке часто «слева» — революционные, но некоммунистические движения (не говоря уже о левацких течениях типа «Монтонерос» в Аргентине, «Тупамарос» в Уругвае, «М-19» в Колумбии). А коммунисты, опираясь на теоретические догматы, выступали против вооруженной борьбы, считали ее «авантюристичной». Не исключено, что порой это подсказывал им и инстинкт самосохранения.
Так произошло на Кубе, в Никарагуа, а поначалу и в Сальвадоре. И мы сперва считали Кастро и сандинистов «мелкобуржуазными революционерами», а поддерживали связи с коммунистами — с Никарагуанской социалистической партией и Народно-социалистической партией Кубы. Даже после победы сандинистов в 1979 году в руководстве КПСС хотя и признали СФНО как «авангард и ведущую силу никарагуанской революции», относились к Фронту с некоторым резервом.
Партии большей частью (за исключением колумбийцев и уругвайцев, мексиканцев и чилийцев, разумеется, до Пиночета) не играли видной роли в общественной жизни своих стран, а в отдельных случаях даже сдавали позиции, как Компартия Аргентины, когда ее руководство — из политических или иных соображений — пошло на компромисс с правой военной хунтой. Не в лучшем положении оказывались и партии, например панамская и перуанская, поддержавшие левопатриотические военные диктатуры, в конечном счете себя скомпрометировавшие. Краткосрочные и достаточно скромные избирательные успехи коалиций, в которых участвовали или главенствовали коммунисты, в частности, в Колумбии, а впоследствии в Перу, общего положения не меняли.
Тенденции, которые можно условно назвать «еврокоммунистическими», проявлялись главным образом в Мексиканской компартии (МКП), думаю, не без связи с характерной для нее и в прошлом фрондой в отношении КПСС (упорного стремления к цезависимос- ти). Ее линия на укрепление связей со всеми прогрессивными силами завершилась созданием Объединенной социалистической партии. Показательно: буквально на следующий день после избрания Горбачева Генеральным секретарем ЦК КПСС член Политкомиссии этой партии, бывший член Политбюро МКП Э. Монтес сказал мне: «Коммунисты Западной Европы и Латинской Америки ждут от КПСС чего-то сходного с XX съездом, но сильнее, масштабнее».
Задача расширения социальной базы партии, переключения внимания на демократические требования была выдвинута уже на VII съезде МКП в мае 1977 года (я там присутствовал). Члены руководства МКП — генсек А. Мартинес Вердуго, Р. Росас, Пабло Гомес — говорили о необходимости выработать демократическую альтернативу, отвечающую условиям сегодняшнего дня, которую поддержат самые различные слои, включая передовую часть буржуазии, готовые «бороться за демократическое решение каждодневных задач, против монополий, за демократические свободы… но при этом не терять из виду социалистическую перспективу». Перекличка с «еврокоммунизмом» тут несомненна, и на латиноамериканской почве это выглядело особенно еретически, как и отсутствие упоминания о Китае, хотя его критика тогда была своего рода «Отче наш» правоверных компартий и декларацией их верности КПСС.
Острое стремление к самостоятельности, выраженная национальная гордость, как мне показалось, вообще в характере мексиканцев. Уходя своими корнями в историческое прошлое, которым они гордятся, эта черта, думается, постоянно, уже полтора столетия подпитывается характером взаимоотношений с северным соседом. США — объективно, своим весом, но и субъективно, своими действиями — неизменно давили на Мексику. Когда я осторожно коснулся этой темы в разговоре с Арнольдо Мартинесом Вердуго, он мне сказал: «Да, это у нас в крови, мы любим жить своим умом, любим «обувь, которая не жмет». Конечно, «Мексиканец» Джека Лондона — вещь романтическая, но кое-что из нашего характера схвачено неплохо».
В Латинской Америке не слишком почитают индейские корни. Мексиканцы же гордятся своими предтечами — чтят ацтеков и другие доколумбовы цивилизации, оставившие им богатое наследство, в том числе сооружения, которые сравнимы с «чудом света» — египетскими пирамидами.
Мексиканцы не забыли, что США отхватили у них большие и лакомые куски — Техас и Калифорнию. По отношению к Вашингтону Мексика, пожалуй, самое строптивое из латиноамериканских государств. Для многих мексиканцев американцы до сих пор «гринго»[110], хотя миллионы из них рвутся через границу на Север в поисках земли обетованной, где можно отыскать работу и средства к существованию…
К политической гибкости, к порывам, условно говоря, итальянского типа было склонно руководство Компартии Чили, к чему некоторые наши лидеры относились с подозрением. Именно она, а не социалисты и тем более не Революционное движение левых (МИР) стала умеренной и конструктивной силой в коалиции, поддерживавшей правительство Альенде. Хотя в обстановке кровавой диктатуры Пиночета в КПЧ, естественно, усилились воинственные настроения[111].
Имя ее лидера Луиса Корвалана в 70-е годы гремело по всему миру. Обмененный на диссидента В. Буковского, он Приехал в Советский Союз, где ему 4 января 1977 г. была устроена шумная, торжественная встреча в Центральном концертном зале.
Этот сын крестьянина напоминал добродушного дедушку: человек небольшого роста, с лицом, на котором выделялись аккуратные усики и крючковатый нос (из-за него в Чили Корвалана называли condorito — маленький орел), скупой на жесты и неторопливый, говорил размеренно, очень просто и доходчиво, вставляя народные поговорки. Корвалан не был пылким трибуном и не смотрелся героем. Но через несколько лет, изменив внешность, под чужим именем, со сфабрикованным паспортом он дерзнет нелегально, через Буэнос-Айрес, вернуться в Чили, успешно миновав «мелкую сеть» тайной полиции Пиночета (а спустя два года повторит этот путь после недолгого пребывания в Москве, куда приедет для медицинского обследования).
В каком-то смысле внешность его не была обманчивой. Это был сдержанный, мне хочется сказать, мудрый человек, отличавшийся незаурядной скромностью, лояльностью и терпимостью к товарищам.
Суслов очень не любил Корвалана, и, думаю, это делает чилийцу честь: в нем разглядели неортодоксальность. Корвалан упорно отстаивал идею мирного пути развития революции. Он не понимал и не принимал зажим у нас в сфере культуры, гонения против Солженицына и т. д. Это просочилось наружу, когда в 1979-м в интервью французскому журналу «Пари-Матч» он квалифицировал преследования диссидентов (наши власти предпочитали приравнивать их к уголовникам) как политические. Порядки в КПСС, судя по его недоуменным вопросам, он считал не слишком демократическими. Но страну нашу любил, относился к ней чище, чем иные зарубежные деятели, восхвалявшие СССР.
