Я встречался с Генеральным секретарем Компартии Сальвадора (КПС) Ш. Хандалем, но, разумеется, ни о каких партизанских действиях или же «стратегии» речи не шло. Советский Союз никогда не поставлял и не намеревался поставлять оружие сальвадорским повстанцам. И Хан даль, и его друзья из Фронта Фарабундо Марти (ФНМЛ), возглавлявшего партизан, хорошо это знали. Во время встречи с ним кроме выражения политической поддержки, а также обычного обмена информацией было дано согласие рассмотреть возможности подготовки в СССР небольшой группы для обеспечения безопасности руководства КПС, как это делалось и в отношении ряда других партий. Советская сторона энергично высказалась за поиски политического урегулирования в Сальвадоре[102], компромисса, который вел бы и к демократическим преобразованиям, и к прекращению кровопролитной войны. Этой позиции мы последовательно придерживались. Собеседники с нами соглашались, однако подчеркивали, что вооруженная борьба им навязана и рассматривается лишь как средство создания сильных позиций для политических переговоров.
Приписывая Советскому Союзу поощрение сальвадорских повстанцев, правительство Рейгана само весьма энергично (преимущественно втайне и от конгресса) вмешивалось в гражданскую войну в этой стране. Оно скрытно направило туда отряды «специальных сил» (всего более 5 тыс. человек), которые активно участвовали в боях, — факт, который продолжали опровергать и наследовавшие Рейгану администрации. И только в 1996 году под давлением американских «ветеранов Сальвадора» (и поддержавших их конгрессменов) Пентагон признал то, что отрицал 15 лет. А 5 мая 1996 г. на Арлингтонском (военном) кладбище в Вашингтоне были преданы земле останки 21 американца — из тех, кто погиб в Сальвадоре.
Я до сих пор не могу с уверенностью сказать, все ли сделали тогда наши сальвадорские друзья, чтобы добиться политического решения. Твердо знаю, однако, что это было весьма трудно, учитывая оголтелую позицию сальвадорской военщины, фактически поддерживавшейся США, а также потоки пролитой, крови. Во всяком случае, в своих усилиях подтолкнуть сальвадорцев к активным поис-нам такого решения мы вряд ли могли сделать больше. Москва была не в состоянии оказать решающее влияние на ФНМЛ. Да и Компартия Сальвадора была на деле независимой силой, она вряд ли согласилась бы, чтобы ей диктовали политическую линию.
Иной была советская политика в отношении Никарагуа. Если события в Сальвадоре рассматривались главным образом как гражданская война, то конфликт вокруг Никарагуа прежде всего был результатом агрессивных действий Соединенных Штатов против маленькой, но суверенной страны. И мы стали оказывать никарагуанцам политическую поддержку и материальную помощь.
Проблема — именно проблема — Никарагуа возникла в конце 70-х годов, когда, одержав верх в вооруженной борьбе против кровавого и коррумпированного режима Сомосы, к власти пришел Сандинистский фронт национального освобождения (СФНО). Разумеется, советское руководство испытывало удовлетворение: пала проамериканская диктатура, нанесен еще один удар но монополии США в Западном полушарии и на их «заднем дворе» — большие неприятности, отвлекающие внимание Вашингтона. Но и тут вставал вопрос «меры», «порога», через который нельзя переступить, не провоцируя опасную реакцию США. Отсюда — заключение о закреплении режима сандинистов как главной их задаче, отсюда — уже описанная сдержанность в отношении повстанческого движения в Сальвадоре.
Напротив, сандинисты, а также кубинцы считали важным активно поддерживать его, видя в этом и своего рода противовес давлению на них США. Москва старалась всячески «охлаждать» сандинистов, убеждала сосредоточиться на решении внутренних проблем. Подчеркивала, что демократический этап их революции предполагает политический плюрализм, коалицию всех левых и демократических сил, поощряла налаживание отношений с церковью, развитие сотрудничества как с социалистическими, так и капиталистическими странами.
Особенно настойчиво советовали придерживаться курса па смешанную экономику, не давить «частника». Кстати, в таком духе были составлены и директивы для делегации Верховного Совета СССР во главе с Б. Ельциным, ездившей в Никарагуа в августе 1987 года, таким был и мой полуторачасовой брифинг в его кабинете в Московском горкоме партии.
Эти же темы были в центре бесед Кириленко, Черненко, Пономарева с Даниэлем Ортегой, Байардо Арсе, Уилоком и другими руководителями Никарагуа. Я тоже неоднократно встречался с ними. В последний раз беседовал с Д. Ортегой 1 ноября 1987 г., когда оп сказал — в духе наших советов, даже «опередив» их, что на митинге 5 ноября в Манагуа объявит о готовности принять декреты об отмене в стране чрезвычайного положения и об амнистии.
К сожалению, многие наши рекомендации сандинисты, не отвергая, вместе с тем не реализовывали. Они так и не занялись всерьез экономикой: видимо, не хватало ни склонности, ни умения. А непосильная большая армия, созданная не без нашей помощи, стала тяжелым бременем для страны. Правда, это оправдывалось активностью вооруженной оппозиции — «контрас», которых снабжали и обучали американцы.
Мы же не могли да и не хотели взваливать на себя новое бремя, удовлетворяя растущие запросы сандинистов. С нас достаточно было Кубы. Для стабилизации экономического положения Никарагуа требовались ежегодные поставки товаров, как минимум, на 450–500 млн. рублей и более чем 100-миллионные валютные кредиты.
Вспоминаю беседу между К. У. Черненко и Байардо Арсе летом 1983 года. Арсе поставил три вопроса: поставки военных самолетов, нефти и предоставление займа в конвертируемой валюте. Он не получил положительного ответа, хотя четкое «нет» прозвучало лишь по вопросу о самолетах[103] Затем Арсе и Черненко остались на несколько минут одни. И когда никарагуанец ушел, Константин Устинович мне сказал: «Я ему разъяснил, чтобы они не зарывались. Если американцы ударят, мы вступиться не сможем — далеко». Через несколько месяцев это уже можно было бы и не говорить: судьба Гренады, которую в октябре 1983 года оккупировали американские войска, с очевидностью продемонстрировала и ограниченность наших возможностей, и нашу осторожность.
Надо сказать, что советскую ориентацию на сдержанность, на локализацию и охлаждение конфликта приходилось удерживать не без труда. Ее подрывала линия Соединенных Штатов.
Как известно, внешняя политика Рейгана, пришедшего в Белый дом в январе 1981 года, была прямо и наступательно обращенной против Советского Союза. В этой рискованной игре Никарагуа служила одной из пешек противника, которую надлежало взять. Имея в виду линию Вашингтона в отношении сандинистов, Р. Пастор, бывший ответственный сотрудник госдепартамента, констатирует, что администрация Рейгана вышла «к революционной стратегии «достижимых целей» в областях, где поддержка Соединенными Штатами повстанческих движений могла бы свергнуть марксистское правительство»[104].
