На время моего пребывания в Вашингтоне Ирина решила съездить в Москву — навестить свою маму Мирру Моисеевну Вермонт. Моя теща была умная и властная женщина, избалованная принадлежностью к артистической элите Москвы. Ее муж, Иринин отец, писатель Евгений Вермонт, был известный фельетонист, он умер от лейкемии в 1948 году, когда Ирине было 16 лет. После этого Мирра Моисеевна еще не раз выходила замуж. Теперь она доживала свою бурную жизнь в тесной квартирке вместе с четвертым мужем, альтистом Давидом Абрамовичем Раппопортом, тихим и послушным интеллигентом, которого она полностью подавила. С Ириной теща не виделась более десяти лет, а здоровье ее становилось все хуже, и она, конечно, хотела вновь после стольких лет увидеть свою единственную дочь.
Поездка в прошлое волновала Ирину. Мы так долго и так прочно были отдалены от России железным занавесом, так оторваны от прежней жизни, что даже не знали, все ли наши друзья и родные живы. Уезжая, мы были уверены, что тот мир был полностью для нас потерян. Но, по американской пословице, never say never — никогда не говори никогда, — теперь люди ездили туда и обратно. И все-таки мы не доверяли советским властям. Поэтому Ирина решила ехать не по приглашению матери, а как туристка. Конечно, туризм стоил денег, но для этого они у нас были.
Туристический агент заказал ей номер в роскошной гостинице «Националь» и «Чайку» для встречи и проводов в аэропорту. Моя Ирина, покинувшая родину как беженка, теперь возвращалась туда состоятельной американской туристкой. Когда-то мы изредка видели таких туристов на улицах Москвы. Тогда мы даже боялись подходить к ним близко, чтобы нас не засекли вездесущие агенты КГБ. Но теперь…
Теперь, собираясь в путь, Ирина, говорила:
— Насколько приятнее мне приехать из Америки именно сейчас, когда наша жизнь здесь уже наладилась, а не когда мы каждый день боролись за существование. Теперь я могу рассказывать друзьям и родственникам, что ты работаешь в одном из лучших госпиталей, что мы добились успеха, устроили нашу жизнь в Америке, как хотели.
Я не завидовал Ирине, что она едет в Москву: мне совсем не хотелось возвращаться в прошлое. Тем более — «к теще на блины» (хотя я знал, что у моей тещи блинов не подадут). Я не оставил в России ничего, что тянуло бы меня туда. Я был полон настоящим, а в настоящем была интенсивная работа, приезд Илизарова.
Мы встретились в холле гостиницы и обнялись. На этот раз он был в окружении сотрудников советского посольства, которые встречали его в аэропорту, — ведь Илизаров был народный депутат. Они с удивлением косились на меня, говорившего по-русски и обнимавшегося со светилом-депутатом. Я сразу заметил, что Илизаров хромает на правую ногу. Надо будет спросить, что с ним, подумалось мне.
На следующий день он прочитал две лекции. Воображение аудитории опять было поражено слайдами с показом удивительных результатов лечения. Его забрасывали вопросами, я едва успевал переводить. Когда мы наконец остались одни в его номере, я заказал туда из ресторана еду и стал расспрашивать его о жизни в России.
— Людям живется трудно, — сказал он. В отличие от прошлого приезда он не говорил с энтузиазмом о важных переменах и том, что я поспешил уехать.
Я подарил ему журнал с его и моей статьей и с шаржем на него в костюме и парике Исаака Ньютона. Гавриил детально расспрашивал, параграф за параграфом, что написано в статьях.
— Так-так, значит, это моя американская статья? Надеюсь, ты при переводе не наделал ошибок?
— Я старался.
Шарж он долго рассматривал, смеясь, й попросил сделать ксерокопии, чтобы раздаривать всем докторам на симпозиуме со своим автографом. Тут я спросил:
— Ты хромаешь. Почему?
— Ерунда, просто новые туфли жмут.
— Дай я осмотрю твою ногу.
— Зачем? Говорю тебе, это новые туфли. Надо разбить задники. Достань где-нибудь молоток и помоги мне.
Я знал, что он упрямый, и пошел просить молоток в технической службе отеля.
— Вы не беспокойтесь, — сказали там. — Мы пришлем вам мастера с инструментами, он все починит.
Я объяснил, зачем нужен мне молоток. Они очень удивились, узнав, что с его помощью я собираюсь «чинить» туфли. Наверное, техники поразились бы еще больше, узнав, что туфли молотком «оперируют» два профессора хирургии (правда, оба из России).
Несмотря на наши старания, Гавриил продолжал хромать. Я предложил ему купить кроссовки. Он упрямо отказывался.
— Да ты попробуй надеть их! Сразу почувствуешь, что они удобнее туфель. Вся Америка в них ходит.
— Твоя Америка мне не пример. Ты думаешь, что американцу хорошо, то и русскому здорово? Так, да?
Но все-таки поехал со мной в магазин. Там он долго осматривал и ощупывал разные кроссовки, надевал, ходил перед зеркалом. Наконец выбрал черную пару, с виду не отличить от модельных туфель. В них ему стало удобнее, но хромота не проходила. Только на третий день уговоров он согласился, чтобы я осмотрел его ногу. Пальцы были холодные и бледные, пульс почти не прощупывался — признаки нарушения циркуляции крови. Оказалось, что у него давно уже диабет, ему были прописаны лекарства, но Гавриил часто забывал их принимать. Он, как истый горец, не обращал внимания на болезни.
— Тебе надо обследовать сосуды. Пока ты в Америке, давай попросим сделать тебе ангиограмму. Американские специалисты хорошо это делают.
— Хорошо, говоришь? У вас в Америке все хорошо, да? А сколько это будет стоить?
— Точно не знаю, наверное, две-три тысячи.
— Ого! Две-три тысячи!.. А кто будет платить?
— Я попрошу Френкеля, может, он уговорит кого-нибудь сделать это бесплатно или хотя бы дешевле для знаменитого иностранного коллеги.
Тем временем представители фирмы «Ричарде» встретились с ним для переговоров о лицензии на аппараты. Хотя Илизаров был и депутат, и герой Соцтруда, и лауреат Ленинской премии, но, как советский гражданин, он не имел права вести официальные переговоры сам. Для этого в гостиницу приехали представители советского торгпредства. «Ричардс» предлагала очень выгодные с моей точки зрения, условия: Илизаров передаст им чертежи изобретения и право производить аппараты, доходы они разделят пополам: 50/50.
Но недоверчивый характер Илизарова брал свое, и советские представители его поддерживали. Он знал, что деньги будет забирать Внешторг, давая ему только часть, да и то не прямо, а через институт в Кургане. Он горячился, спорил, требовал больше. Американцы удивлялись и вежливо его уговаривали. Переговоры шли полдня, но подписать приготовленный заранее контракт он так и не согласился.
По моей просьбе Френкель с Грином нашли известного профессора-специалиста по ангиограммам, рассказали ему, кто такой Илизаров, и он согласился не брать с него денег. Оказалось, что вся процедура стоит десять тысяч, а не две-три, как я по неопытности предполагал, из них доктору полагались четыре, но он от них благородно отказался. Техническую часть обследования обещала оплатить фирма «Ричардс», все еще не теряя надежды на подписание контракта. Илизаров ворчал, нервничал и весьма неохотно согласился на исследование.
