«The Blue Boar» («Голубой Вепрь»). Станция техобслуживания на шоссе М1 около Ватфордского провала. Каждая группа останавливалась здесь поесть и попить кофе по дороге домой ночью. В «Blue Boar» не было живой музыки — только музыкальный автомат — но это был самый желанный музыкальный автомат в Англии, так как каждый музыкант, который там когда-либо побывал, желал, чтобы он был одним из братьев Уокеров, или чтобы однажды его последняя песня крутилась бы в нём, когда он входил туда. «The Blue Boar» был частью британской рок-легенды 60-х, и молва о нем разошлась так далеко, что когда в Лондон впервые приехал Хендрикс, то он подумал, что «The Blue Boar» — это клуб, и поинтересовался, кто в нем играет сегодня вечером.
«The Blue Boar» был одним из самых лучших мест в Англии для встречи с другими музыкантами, но там было порой небезопасно, так как это была эра противоборства модов и рокеров — нелепая пора, когда всё зависело от того, как ты был одет, на чём ездил и какую музыку слушал. Рокеры считали, что моды — это заторчавшие богатенькие детки на хороших автомобилях или «Веспах» с «Ламбреттами»[7], которые могут позволить себе оттянуться с помощью «пурпурных сердец». Моды же думали, что рокеры — это хулиганы из рабочего класса, разъезжающие на мотоциклах «Triumph» и заливающиеся дешёвым пивом. Моды одевались кричаще и любили джаз, блюз, соул, ритм-энд-блюз, ямайский блюбит и ска. Рокеры облачались в джинсы и кожу, считали себя британской версией «Ангелов Ада», зализывали себе волосы назад, разъезжали на мотоциклах с повышенной мощностью и были помешаны на Элвисе, Джине Винсенте и Эдди Кокране.
А так там было очень неплохо, насколько мне кажется, за исключением тех случаев, что когда представители двух этих течений встречались, то неизменно случалась драка. Самая массовая схватка между ними состоялась на Понедельник Банковских Каникул[8] в 1964 году на южном побережье. Более 600 модов и рокеров превратили Брайтон, Маргейт и Броудстерс в поле битвы. Когда рассеялся дым, 50 деток арестовали, а некоторые были ранены.
Чем дальше ты уезжал по М1 на север, тем чаще рокеры осаждали модов. Чем дальше на юг, тем чаще — моды рокеров. Если ты не играл ту музыку, которую желала слушать толпа, в тебя летели стеклянные бутылки или же большие старые монеты по пенни, от удара которых довольно больно. К счастью, этого не случалось ни с «Birds», ни позднее — с группой Джеффа Бека, потому что народу в общем-то нравилось то, что мы играли. Но я знал такие группы, которых прогоняли или которых ранили, особенно в Шотландии. Глазго было самой тяжкой площадкой. Моя философия состоит в том, что если где-то наклевывается драка, то я бегу оттуда к чертям собачьим. Во времена «Birds» нам помогал спасаться перед тем, как зарождалось что-либо серьезное, Колин. Или же, если это было необходимо, он дрался за нас. Я стоял в стороне от извечного спора модов и рокеров и оставался «мокером».[9]
Обе неприятельские стороны знали, что в «Голубом Вепре» останавливались все группы, и поэтому перед дракой они пережидали время. Однажды ночью мы были в «Голубом Вепре» вместе с Джеффом Беком; мы ели, как вдруг тут заметили рокеров за цистернами с бензином с дубинками, бейсбольными битами и велосипедными цепями, которые не сводили с нас глаз. Я понял, что надвигаются неприятности, и решил смыться, пока что-нибудь не произошло, но Джефф вступил с ними в препирательства — он кричал из окна: «Идите на…, вы, п*****ки!» и делал соответствующие жесты.
Я спросил Джеффа, какие у него мысли по этому поводу, вроде: «Каким макаром мы теперь отсюда уберёмся?»
Единственное, что промелькнуло у него в мыслях, было: «Бежать». Так что мы бросили нашу еду и рысью выбежали из кафе прямо к нашей машине. В ту ночь нашим водителем была какая-то мягкая женщина — само собой, никудышный шофер. Рокеры бросились вслед за нами. Джефф сел за руль и дал газу, женщина уплыла на место пассажира, а я, лишь только увидел, что заднее окно открыто, сломя голову прыгнул в него. Эти парни в коже добрались до машины и начали колотить по ней, так что Джефф дал задний ход, отбросив одного из рокеров к бензиновой цистерне, а потом резко рванул вперед и отбросил еще одного рокера к стенке. Эти парни теперь просто пылали от ярости и всё еще пытались залезть на машину или стукнуть по ней, в то время как мы выруливали оттуда. По тому же сценарию развернулось действо на поезде в Италии, на этот раз по-итальянски. Нам опять удалось смыться.
Спустя какое-то время мои успехи в «Birds» позволили мне собрать достаточно денег на свою первую заказную гитару. Мне сделали её у Джима Маршалла из Илинга, а Терри Маршалла (он сопровождал братьев Эверли и был почитаемой персоной) подобрал её для меня. Это был инструмент с переделанным корпусом от «Фендера Телекастера» с 12-струнным грифом от «Данэлектро», которую я заказал перекрасить в изумрудно-зеленый цвет. Здесь же мне сделали колонку-«шкаф» с двойным корпусом — такую огромную штуку с восемью 30,5 — сантиметровыми громкоговорителями в каждом отделении корпуса вместо обычных четырех. В то время Пит Таунзенд прославился благодаря тому, что все его динамики находились в одном «шкафу». Он пришел к Маршаллу, когда я покупал свой, и когда увидел мою колонку, то посмотрел на меня и сказал: «Ах ты негодник!» Я в этом плане «побил» его. Я даже зашел еще дальше, приблизив мощность своего усилителя к 200-м ваттам. У регулятора громкости был максимум только до 11-и.
Таким образом, мы проводили наше время, играя вместе и знакомясь друг с другом поближе. Когда кто-то начинает вспоминать, как же хорошо было в эти старые добрые времена, и говорит, что тогда он не знал, насколько это было замечательно — я знал это. Я знал, как были хороши Клэптон, Таунзенд и Ричардс, когда они только-только прорывались наверх. Нетрудно было заметить, что они — восходящие звёзды.
Что касается Клэптона, то я встретил Крисси — девушку, ставшую моей первой женой — когда был на концерте его группы «Yardbirds» в клубе «Crawdaddy». Она тогда была с Эриком, и все время присутствовала там, когда «Yardbirds» играли в качестве основной воскресной группы. Я бывал там же, потому что мне нравилась их музыка, особенно игра Эрика. Это был вечер, когда их игрок на гармонике Кит Рельф не пришел на выступление, так как заболел. Один из группы спросил: «Кто-нибудь здесь играет на губной гармошке?»
Мои товарищи подтолкнули меня вперед с криками: «Он играет, он играет!», и так я поджэмовал с «Yardbirds». Мы сыграли «I’m A Man» («Я — мужчина»), и они, видимо, посчитали, что у меня неплохо получается, так как дали мне несколько раз посолировать.
После концерта они сказали: «Пусть этот парень придет к нам за кулисы, этот — похожий на Клеопатру» — им понравилось, как я играю, и это еще больше усилило мою уверенность в своих силах.
