Джек вдруг круто свернул в сторону, подбежал к густым кустам терновника, ощетинился и зарычал. Я поднял пистолет, но стрелять не собирался. Там, в темных колючих зарослях может быть не нарушитель, а грибник. Вполне возможно.
Джек рычит сильнее, натягивает поводок, взвивается на дыбы. Пустить или не пустить? Опасно и то и другое.
— Эй, кто там? — закричал я. — Выходи, — и перебросил автомат со спины на грудь и клацнул затвором.
Из кустов сейчас же откликнулись.
— Не стреляй, пан жолнеж, если не хочешь убить молодую матку.
Голос молодой, веселый. Нет в нем никакого страха. Нарушители не так разговаривают с пограничниками. Местная жительница? Проверим!
— Выходи сюда! — приказал я.
Какое-то время в кустах было тихо. Потом стал слышен шорох, ветви раздвинулись, и на песчаную поляну вышла пригожая, лет двадцати молодуха. Босоногая. Среднего роста. Черные густые волосы заплетены в две толстых тугих косы. Белая блузка. Темный деревенский жакет. Черная домотканая юбка. На спине плахта с каким-то мягким барахлишком. В руке алюминиевый бидончик с молоком или ягодами.
Васена, наверное, из деревни Житницы. Или Лизавета.
— Кто такая? Откуда? Что здесь делаете?
— На какой вопрос раньше отвечать? — улыбается молодуха.
Говорит она по-украински, но с сильным польским акцентом. Но это еще ничего не значит. Многие местные жители так разговаривают. Среди них немало поляков.
— Документы есть?
— Какие у меня документы, пан пограничник? Я здешняя, из деревни Буска. Иду к маме в Кухарское лесничество.
— В Кухарское? А сюда вы как попали?
— Ногами, пан пограничник. Шла, шла и попала.
— А вы знаете, где находитесь?
— Нет, пан пограничник, не знаю.
— В двадцати километрах от Кухарского лесничества. На запад.
— Вон куда меня, бедолагу, занесло. Я так и думала, шо заблудилась. Гроза виновата. Я ще вчера вечером вышла из хаты. Дытыну положила в колыску, убаюкала, сказала свекру, щоб приглядывал — и помчалась. Думала, за ночь туда-сюда обернусь. Но по дороге попала под грозу. Ну и напугалась же. И намокла, як курица. Ой, пан солдат, не приближайтесь! — закричала женщина. Но сейчас же засмеялась и добавила: — Не вас я боюсь, а собаки. Солдаты не кусаются.
И умолкла. Смотрит на меня больше чем приветливо и ждет, что я скажу, что сделаю.
А я молчал и улыбался по привычке. Женщина приняла мою улыбку на свой счет, как ответ на ее зазывной смех и шутку. Ничего, пусть себе заблуждается.
— Пан, будь ласка, укажите дорогу в лесничество. Может, и вам туда надо, а? Вдвоем веселее будет шагать.
— Как тебя зовут, красавица? — спросил я. — Не Марыся случаем?
— Правильно, Марыся, — обрадовалась женщина. — Вот это да, вот это диво! А как же ты узнал, солдатик?
— Очень просто. На твоем лице вот этакими литерами написано, что ты Марыся.
— Нет, правда, скажи — как узнал?
— Твои земляки сообщили.
— Какие?
— Те самые… Твоя мать в Кухарском лесничестве живет?
— В Кухарском.
— А соседи у тебя Галя Гарусная и Таня Вербная?
— Верно, они самые.
— Вот от них я и узнал. Значит, Марыся?
— Угу. А тебя, пан солдат, как звать? Иван, наверное? Все вы, русские, Иваны.
Я немного помолчал и, оглянув женщину от босых ног до бровей, строго сказал:
— Ну, вот что, Марыся, или как там тебя. Хватит сказки рассказывать. Пошли на заставу.
— Пан солдат, не пойду я на заставу. Я домой пойду. В лесничество.
— Я вас задерживаю, гражданка. Временно. До выяснения личности.
Красивое, измученное бессонной ночью лицо женщины исказилось страданием. Темные большие глаза наполнились слезами.
— Отпусти ты меня, Иван, ради христа.
— Повторяю: задерживаю до выяснения личности.
— А чего тут выяснять? Вся я тут. Смотрите, пан пограничник, выясняйте.
— Что у вас на спине? Покажите!
Она сейчас же сбросила небольшой плоский узел на землю, развернула. Показала грязные туфли, праздничное платье, платок, краюху хлеба домашней выпечки, кусок сала.
Посмотрел я бидон. Он был полон кислого молока.
— У мамы нету коровы, — пояснила молодуха. — Я каждый раз, когда иду к ней в гости, ряженки прихватываю.
Я оставил Джека охранять женщину, а сам пошел в кусты терновника, чтобы посмотреть, не спрятано ли там что-нибудь. Ничего не нашел. Вернулся. Женщина смотрела на меня умоляющими глазами.
— Дорогой пан пограничник, не задерживайте! — она прикоснулась к своей пышной груди. — Я должна дытыну годувать, молоко перегорит. Отпустите, будь ласка.
— Я вам уже сказал: мы должны выяснить вашу личность.
— Чего ж тут выяснять? Я Марыся Вронская. Живу в Буске, вторая хата от речки. Синие ставни. Муж работает на станции. Свекор — дома, по хозяйству. А родом я с Кухорского лесничества. Каждая собака меня знает. Отпусти, не бери на свою чистую душу тяжкий грех.
Очень убедительно говорила Марыся или как ее там звали. Если бы я был первый день на границе, я, может, и поверил ей. Мы, пограничники, народ недоверчивый, вот в таких случаях, когда обнаружили на КСП следы.
— Ничего, Марыся, моя душа стерпит.
— Я пожалуюсь твоему начальнику.
— Правильно сделаешь. Где ты была, Марыся, два часа тому назад? Отвечай!
— Где?.. — она оглянулась в ту сторону, откуда мы с Джеком прибежали. — Вроде бы там. А может быть, и не там. Голова у меня кругом пошла.
— А почему ты спряталась в кусты при моем приближении?
— Волка твоего испугалась.
— Ну! А почему ты границу переходила задом наперед?
— Какую границу? Что ты, солдат! За кого ты меня принимаешь?
— Ну! Собирай вещи, пошли на заставу. Там все выясним и довезем до лесничества.
— Ну, если так, я согласна. Пойду. Можно мне надеть чулки и обуться?
Я кивнул. Марыся села на землю, оголила мокрые ноги выше колен, вытерла их головным платком. Ничуть не стесняется. Я не хотел смотреть на то, что она делает, но не мог не смотреть, Ноги у нее белые, тугие, с круглыми розовыми коленями. Натягивает чулки, застегивает резинки, а сама смотрит на меня, улыбается.
— Сколько тебе лет, Ваня? Двадцать исполнилось?
Молчу.
— Ты еще не женат, Ваня? А дивчина у тебя есть? Давно дома не был?
Тихонько смеется, словно на свидание ко мне пришла, и ласково допрашивает:
— Ты еще не целованный, Ваня?
Одета она во все деревенское. На шее дешевые бусы, медный крестик на груди. Но дух от нее какой-то сдобный, одеколонный, табачный. Не деревенская девка. Не проветрилась и в лесу. Дух города остался.
Дело прошлое, чего греха таить: засмотрелся я на красавицу Марысю. Было такое дело, было. Не забывайте, что и мне тогда всего-навсего двадцать один стукнул. И я ни разу в своей жизни не свиданничал с дивчиной. Никто еще не говорил мне ласковых слов. И не смотрел никто так, как эта Марыся.
