В 1936 г. экипаж Чкалова совершил беспересадочный перелёт до острова Удд.
В честь героев-летчиков был устроен правительственный прием. На него пригласили Утёсова с его оркестром. Из их сорока пятиминутного выступления и должен был состоять торжественный концерт.
За кулисами к Утесову подошел Ворошилов и сказал: — Вы играйте на всю железку, а то тут о вас ходят дурные слухи. Утёсов, естественно, согласился. Особый восторг аудитории вызвала весьма сентиментальная песенка с незатейливым сюжетом: ивы смотрят в реку, как мы с тобой когда-то, теперь я без тебя грущу у реки.
Этой немудреной песней Сталин был потрясен и аплодировал стоя. Присутствовавшие последовали его примеру. Эстрада находилась в углу Грановитой палаты. Вдоль стены шел длинный стол, в центре которого сидел Сталин, по обе стороны от него члены Политбюро, а напротив Чкалов и его экипаж. В зале стояли столы для гостей, среди которых было много летчиков.
Все хлопали, глядя на Сталина, определяя по нему меру рукоплесканий, так как Сталин хлопал долго и энергично, началась овация. Тогда Утёсов повторил песню.
Сталин опять встал и долго хлопал, а за ним все остальные. Песня прозвучала в третий раз. Затем к Утёсову подошел Ворошилов и попросил его исполнить блатную песню «С одесского кичмана бежали два уркана».
Утёсов ответил:
— Мне запрещено петь эту песню с эстрады.
— Кем?
— Одним из руководителей комитета по делам культуры товарищем Млечиным.
— Ничего, пойте, — ответил Ворошилов, — товарищ Сталин вас просит.
Утёсов спел. Теперь в восторге были летчики. Они бурно аплодировали, и Сталин их поддержал. Утёсов исполнил песню на «бис».
Через несколько дней Утёсов встретил Млечина и сказал ему:
— Вы знаете, я тут на днях выступал с концертом и спел «Одесского кичмана».
— Как! Я же запретил вам петь эту уголовную пошлятину! Я же предупреждал, что за нарушение закрою вам дорогу на эстраду! Запрещаю вам выступать полгода...
-Товарищ Млечин, меня очень просили спеть эту песню!
— Кто смел просить? Какое мне дело до этого? Я же вам запретил!
— Меня просил товарищ Сталин. Ему я не мог отказать. Млечин побелел.
— Что за глупые шутки! И быстро ушел.
Приём
Сталина я видел близко всего два раза: один раз у Горького на Спиридоньевке, другой раз в Кремлевском дворце на приеме писателей», — рассказывал Е. Габрилович, писатель, сценарист. Приемы там, во дворце, происходили в Георгиевском зале. Стояли длинные столы, где ужинали писатели, а перпендикулярно к ним, отгорожено — короткий правительственный стол. Обычно оттуда, с правительственного, звучал первый тост, а отсюда ответные благодарности. В тот же вечер правительство, подведя черту трапезе и директивам, вышло от отгородки и смешалось с литераторами. Пришел и Сталин, свойский, открытый, шутливый и. я бы даже сказал, простодушный в своем френче и сапогах.
И подумать, случилось так, что я нежданно-негаданно оказался вплотную со Сталиным. Один из именитых писателей, стремясь придать своей встрече с вождем еще более близкий, сердечный, я бы даже сказал, родственный гон (а это было немаловажно перед лицом клубившихся тут же собратьев), с заботой и бережливостью спросил:
— Как ваше здоровье, Иосиф Виссарионович? Говорят, вы болели?
Сталин вдруг смолк. Срезал какую-то свою шутку. Оборвал смех. Помолчал. Вынул трубку изо рта. Опять помолчал. Потом поднял глаза на того, кто спрашивал о его самочувствии. И я увидел близко эти глаза. Мне повезло: не думаю, чтобы многие видели их так рядом, вплотную. Да, это были глаза!
— Я бы на вашем месте позаботился о своем здоровье, товарищ! — холодно сказал Сталин и отошел в загородку.
Мы замерли. Сочинитель, что спрашивал, тоже застыл. И с год или два после этого не ведал покоя и допытывал всех — родных, друзей, знакомых, соратников по наградам и славе, — в чем значение этих слов: «Позаботился о своем здоровье». Где скрытый их шифр? Что предвещают они? Немилость, расправу? Арест? Лубянку? Лесоповалы, зоны, карцеры? Смерть?
И каждый, кого он спрашивал, толковал сей ребус по-разному. Но никому не пришло на ум, что это, возможно, всего лишь действительная забота о самочувствии писателя, которого (внятно или невнятно) знает страна.
Однако на всякий случай его перестали печатать. Впрочем, этот оплошавший писатель жил долго и помер своей смертью...
Главное богатство – жизнь
Во время авиационного парада на летном поле Центрального аэродрома 2 мая 1935 г. Сталин задержался у истребителя И-6. Чкалов В. П. ответил на вопросы о самолете. Сталин уже знал летчика по рассказам. Внимательно выслушав его, спросил:
— А почему вы не пользуетесь парашютом?
— Я летаю на опытных, очень ценных машинах, — ответил Чкалов. — Их надо беречь во что бы то ни стало. Вот и тянешь до аэродрома, стараешься спасти машину.
Сталин сказал серьезно:
— Ваша жизнь дороже нам любой машины. Надо обязательно пользоваться парашютом, если есть необходимость!
На приеме в Кремле Сталин подошел с рюмкой к столу, за которым сидел Чкалов:
— Хочу выпить за ваше здоровье. Валерий Павлович!
— Спасибо, оно у меня и так прекрасное, — не стушевался Чкалов. Давайте лучше, Иосиф Виссарионович, выпьем за ваше здоровье!
В рюмочке Сталина был «Боржоми» или «Нарзан» — видно по пузырькам на стенках. Чкалов налил два фужера водки, взял у Сталина рюмку и, отдавая ему фужер, добавил:
— Выпьем, Иосиф Виссарионович, на брудершафт!
Сталин едва пригубил, Чкалов же выпил всё до дна, обнял Сталина за шею, к немалому беспокойству охраны...
Лётчики
Рассказывал Герой Советского Союза Г. Ф. Байдуков: «Чекисты побелели, когда на приеме Чкалов полез к Сталину пить на брудершафт. Они попросили меня подействовать на Чкалова, а я им говорю: «Ничего, все образуется». И действительно, Сталин выпил с ним на брудершафт, и они перешли на «ты»,
Сталин не заканчивал университетов. Однако он, начиная еще с периода пребывания в Тифлисской духовной семинарии, настойчиво, на ощупь, вырабатывал собственную систему образования. И, прежде всего, через систематическое чтение. Однажды он сам обмолвился:
«Было время, когда я прочитывал до пятисот страниц в день. Причем, невзирая на какие-либо обстоятельства».
