годы приняли, необходимо было получить солидные рекомендации от нескольких партийных собраний разного уровня: партсобрание цеха, завода, собрания комсомольского актива. Везде я прошел, единогласно рекомендован к принятию в члены КПСС и осталась последняя ступень – бюро Соломбальского райкома. Все меня уже заранее поздравили еще накануне, считая, что партийный билет уже в кармане, предвещая, как это здорово отразится на всей моей дальнейшей жизни – стать коммунистом в такие молодые годы.
Этот день стал знаковым. Пришел в райком: сидят несколько таких же как я юных соискателей, они заходят и через несколько минут выходят, прижимая к груди заветную красную книжицу. Вызывают меня. Захожу: просторный зал-кабинет первого секретаря райкома. Длинный стол, накрытый красным сукном. Вдоль стола сидят товарищи коммунисты районного масштаба, а во главе стола сам первый секретарь. Захожу и с порога говорю:
– Здравствуйте.
В ответ тишина. Повисла пауза, тяжелая, леденящая тишина и из этой тишины медленный стальной голос первого секретаря:
– А что это такое за облачная даль?
Облачный Край
Я, честно говоря, даже растерялся, потому что готовился к такому событию: изучил все знаменательные даты, фамилии, был вооружен всей необходимой информацией, но к этому вопросу я никак не был готов. Немного поразмыслив, сообразил:
– Вы, наверное, имеете в виду “Облачный Край”? – Первый секретарь опустил взор в свои записи.
– Да, да, хорошо, Облачный Край, что это такое? Можешь ты нам сказать? Я говорю:
– Это ансамбль, так мы назвались, я и двое моих друзей, вот мы сочиняем и записываем музыку в свободное от работы и учебы время, такое у нас название…
– Ну, понятно, понятно… ну и что же вы несете своим облачным краем, своими песнями, своими произведениями так сказать, что вы несете нашей молодёжи?
Я не знал что ответить, говорю – да ничего мы не несём, просто сочиняем, в свое удовольствие как умеем, мы только учимся на самом деле и еще сами не знаем… На что секретарь оборвал:
– Ты тут дураком не прикидывайся, мы все знаем и ждем от тебя объяснений.
Я не понимал, что от меня хотят, сидевшие по бокам партийцы молчали – сверлили меня холодными взглядами. Я реально почувствовал себя совершившим тяжкое преступление, как на допросе, типа “Покайся, Иваныч, тебе скидка будет”. Не понимая, что от меня хотят, я пожал плечами. Вроде бы всегда старался как лучше, а тут на тебе… Недалеко от него справа сидел товарищ в сером костюме с галстуком, аккуратно причесанный и коротко постриженный, с невыражающим никаких эмоций лицом. Он открыл свою папочку и полушепотом что-то сообщил первому секретарю, а тот и набросился:
– Ну ладно, не понимаешь – хорошо. Ты образец своего так сказать творчества можешь привести какой-нибудь нам тут?
– Я могу вам прочитать текст какой-нибудь из песен, если хотите…
– Вот давай-давай, нам всем очень интересно…
Меня охватила горячая обида – пришел получать партийный билет и такая обструкция, я просто был ошарашен, и по тону первого секретаря было ясно… в партию так не принимают. Передо мной за секунду пролетели воспоминания с того времени, как парторг предложил мне вступить в партию – проход по инстанциям и этот ужасный момент. Я не нашел ничего лучшего, чем процитировать нашу главную песню альбома.
– У нас много песен есть, но я прочитаю одну, называется “Русская народная”:
Ой, ты земля былинная
Земля многострадальная
Огнем не раз горевшая
Моя Святая Русь
Родился здесь и вырос я
Мечтал о вольной волюшке
Какой, не по своей вине
С рожденья был лишен
Здесь есть весьма искусные
Умельцы всевозможные
А чудо-девы русские
Красивы и нежны
Венчает землю русскую
Красой своею славная
Столица златоглавая
Ой, матушка Москва
В палатах и хоромах здесь
Сидят на длинных лавочках
Дубы длиннобородые
Бояре да князья
Ой, государь, не гневайся, –
Каким бы умным не был ты
Коль на местах столько козлов
Какой уж тут прогресс?
Последний куплет я произнёс с особым выражением, сам того не желая, заканчивая декламировать, я обвел правой рукой всех присутствующих на этом собрании. У меня получилось это само собой, я редко читал стихи на публику и этот жест, правда, получился непроизвольно… я закончил, руку опустил и молчу. А в ответ – тишина. Буквально минуту длилась тишина, все восковыми лицами смотрели на меня, потом почти синхронно на первого секретаря, затем снова на меня, затем снова на первого секретаря, и тут он отрывает задницу от стула, медленно встаёт и выставляет вперёд руку с указующим перстом, направленным то ли на меня, то ли на дверь:
– Пошёл вон! Пошёл вон! Воо-он!
Я развернулся, ничего не оставалось делать, как пойти вон. Спиной я чувствовал испепеляюще- сверлящие взгляды сидящих по бокам стола партийцев, впервые, я ощутил на себе настоящую ненависть. Можно представить себе состояние молодого советского человека, комсомольца, не пьющего, не курящего ударника коммунистического труда, когда ему партийный босс вот такие вещи говорит в присутствии руководящих районом партийных деятелей и вновь состоявшихся молодых коммунистов. Я выходил, встречая сочувствующие взгляды сидящих в “предбаннике” за мной в очереди кандидатов – они слышали, что произошло что-то неординарное, и вид у меня был бледный, растерянный, подавленный.
Я не знал, что это только начало событий, которые заставят нас навсегда убраться из родного города. Это был еще только первый гудок.
* * *
Папа ждал меня дома, думал – приду из райкома с кандидатской книжкой, но я не стал ему рассказывать все подробности, не хотел его, прирождённого коммуниста, так волновать. Сказал, что по возрасту мое членство в партии откладывается на неопределенный срок. Я и правда не представлял, что был уже приговорён, мне наивно казалось, что ну не сейчас, так потом… думал все еще будет хорошо. Я не знал, что за канитель вокруг нас затягивается.
Спустя несколько дней в очередную рабочую смену мне на пост позвонили из заводоуправления:
– Богаев! Срочно в отдел кадров.
Я, будучи дежурным электриком по заводу, подумал, что нужно что-то починить и, взяв инструмент, направился в контору. Захожу, говорю:
– Здравствуйте, я дежурный электрик, что у вас произошло?
За столом сидит начальник отдела кадров и широкими глазами на меня пристально смотрит. Надо сказать, что мы
