Эту песню, ее советский вариант, я впервые услышала перед самой войной. Мы с подружкой вечером оказались на вокзале, провожали кого-то из ее знакомых. Там было много военных – войска перебрасывали к границе. Настроение у солдат было веселое, они пели под гитару песню про Андрюшу. Георгий прав, бравурная близняшка твоего «Андрюши» была очень популярна у нас в стране, действительно, их часто путали.
Когда ты пел «Андрюшу» на репетиции в день первой нашей встречи, я хотела рассказать тебе о том, как наши лейтенанты на вокзале пели советский вариант, но не случилось. И уже в Бухаресте после твоих слов, что в этой песне больше грусти, описала ту сценку:
– На одесском вокзале похожего «Андрюшу» впервые услышала.
– Вспомни, как пели. Ну же, девонька, вспомни. Мой-то «Андрюша» другой!
– Кажется так: «Эх, Андрюша! Нам ли быть в печали? Возьми гармонь, играй на все лады. Так играй, чтоб горы заплясали, чтоб зашумели зеленые сады!»
Увы, больше я напеть не смогла. Ты, кажется, был огорчен:
– Автор «Андрюши» – талантливый музыкант. Стихи были изначально на польском. О России, за которую сердце болит. Я потому и выбрал ее, а там еще были другие милые фокстроты. Но мы их еще с тобой споем.
– А ты был знаком с композитором?
Ты не ответил. Я не стала настаивать. О Белостоцком узнала опять же от Георгия: «Зигмунт Белостоцкий создал более сотни произведений: в основном это были танго и фокстроты, создавал он также музыку к фильмам. Был он музыкальным руководителем в театрах Лодзи и Варшавы. Погиб во время войны при ликвидации Варшавского гетто в 1942-м или 1943 году. В творческом наследии Белостоцкого было несколько песен с „русской душой”: фокстроты „Наташа” и „Катюша”, вальс „О любви не говори мне” и другие. Каждая из этих песен в исполнении Петра Лещенко могла бы стать шедевром, но повезло только „Андрюше”, русский вариант этого зажигательного фокстрота в исполнении легендарного певца получил бы всемирную известность.
Польский текст „Андрюши” сочинил Людвик Старский (Калушинер) (1903–1984), поэт, писатель, журналист, литературный руководитель театра-ревю „Пражское Око”, автор более 20 киносценариев. Фокстрот „Андрюша” был записан на пластинках в двух вариантах: полном и сокращенном. Полный вариант был записан только один раз в исполнении Тадеуша Фалишевского. Остальные исполнители (Адам Астон, Януш Поплавский и хор Юранда) взяли из текста песни только припев».
Приведу лишь один куплет, ты о нем говорил:
Ech, Rassija, już dzisiaj ty niczyja.
Gdzie czasy dawne i slawne te dni?
Gdy żal jest na duszy, ja idę do Andriuszy
I znów o dobrych czasach serce śni.
(Эх, Россия, сегодня ты уже ничья.
Где давние времена и славные те дни?
Когда грусть гложет душу, я иду к Андрюше,
И вновь о добрых временах сердце видит сны.)
Теперь я знаю, ты взял эту песню в свой репертуар и продолжил разговор с Андрюшей о России, где «каждый, кто хочет, вслух тебя порочит». Видно, довелось тебе при жизни наслушаться упреков и нелепых слухов о себе. Возможно, те, что слышала я, еще цветочки. Тебе достались ягодки, и совсем не сладкие.
Как рождались и рождаются слухи? Я пыталась восстановить в памяти рассказы о твоем детстве со слов твоей мамы, отчима, сестры Вали. История о том, как ты танцевал за котелок каши, пересказывалась много раз на разные лады. И такой ты в тех пересказах несчастный и голодный! А на самом деле, как рассказывала твоя мама, ты был горд, что «артистом работал» да еще зарабатывал. И очень достойно вел себя, хотя и был босоногий и голодный.
Твоя мама, Мария Константиновна, тебя растила одна. В песне «Мальчишка», которая была записана на первой твоей пластинке в Берлине в 1931 году, ты признавался:
Я – сын Матрены Александровны,
Отец, Бог ведает, кто был такой…
Со слов Марии Константиновны, тебя никто не учил, но ты хорошо танцевал и музыку чувствовал с детства. Дважды просить тебя станцевать не надо было, ты это делал с удовольствием, и не два притопа, три прихлопа, а устраивал концерт настоящий. Босоногий мальчонка иногда под музыку, а то и без нее выдавал такие танцы! Но главное, ты, получив награду – котелок каши, фрукты или сладости, не спешил все это жадно, на виду у всех поглощать, а нес в дом поделиться с родней.
У тебя была детская фотография с надписью на обороте: «Петеньке 4 года». Ты очень дорожил этим снимком. Стоишь около подаренного тебе мамой трехколесного велосипеда, на коленках штанишек аккуратные заплаточки. На черно-белом фото, конечно, цвет глаз не виден, но я-то знала, что они голубые. У тебя такое счастливое лицо, лопоухонький, глаза на пол-лица, а в глазах – незащищенность. Впервые увидев ту фотографию, я сравнила тебя с зайчиком: «Ты такой же в этой жизни доверчивый и беззащитный». Ты рассмеялся: «Милая, не все зайцы-зайчики беззащитны». Оказывается, фамилия твоей жены Зинаиды Закитт в переводе означала «зайчик». Ты был прав, не все зайцы беззащитны. Меня не смутило, что Закитт в «зайчиках оказалась», и я тебя так потом и звала Заяц-Зайчик, и ты именно так часто подписывал свои записки и открытки мне.
Но при всей твоей внешней беззащитности характер мальчишки, умеющего постоять за себя и своих близких, был в тебе всегда. Сохранилась ли та фотография? Как же много осталось загадок в той жизни! Ты обещал, что повезешь меня в Кишинев, познакомишь со всеми, кто тебя знал и учил, помогал тебе. Я верила, что впереди огромная жизнь и все еще узнаю, рассмотрю, расспрошу. Расспрашивала, но уже без тебя. Я обращалась во многие административно-правовые организации с просьбой помочь в поисках документов, свидетельств, проливающих свет на некоторые страницы твоей жизни. Меня тяготила разноголосица воспоминаний о тебе.
Разноголосица касалась и дня твоего рождения. Существует как минимум 5 дат твоего рождения. Я всегда отмечала и настаивала на 3 июля 1898 года. Ведь именно 3 июля ты принимал поздравления, именно 3 июля ты указал в протоколе своего допроса как свидетель по моему делу об измене родине. Точно числа не помнит, но именно месяц июль называет и Дорина, первая жена Игоря. Еще помню, у тебя был документ начала двадцатого века. Я разворачивала вчетверо сложенный лист, который был раза в полтора больше обычного машинописного, бумага была плотной, немного пожелтевшей с обветшавшими краями, и там было отпечатано типографским способом: «Свидетельство». В верхнем правом углу была наклеена почтовая марка. А вот запись шла от руки, черными чернилами, каллиграфически выведенными крупными буквами, и что меня удивило, лист не был разлинован, а строчки написаны ровно-ровнехенько: «В селе Исаево Херсонской губернии у Марии Константиновны Лещенко вероисповедания православного сын Петр рожден третьего июля». Об отце ничего, даже прочерка не стояло.
