Я рассказала вам подробно об этом глупом происшествии, хотя повторять оное с моей стороны было бы весьма непростительно, но Вы хотели этого, а обязанность болтать с Вами о таком соблазне не сделала меня столь глупою, чтобы я прибавила что-нибудь лишнее. Я люблю так истину, как Вы уверены, что я есмь и проч.
Я страшилась распечатать Ваше письмо, сознавая в совести, что преступила ваше приказание, не отвечать Вам на то, о чем Вы пишете из Англии, но только описывать то, что найду замечательного в России. Вы писали мне, что я получаю от Вас известия обо всех моих друзьях, живущих в Англии, и потому мне нет нужды предлагать Вам вопросы. Но я Вас поймала, Вы виноваты против меня, и вот как: Вы ничего не написали мне об юношеской ветрености девицы N. Ежели она пишет мне правду, то она пьет горькую чашу. Правда, она худо сделала, что вышла за такого человека, но дело уже сделано, теперь должно не порицать её за ошибку, но подумать, нельзя ли как помочь. Она убеждена, что Вы могли бы помочь ей, если бы знали о её отношениях. Я посылаю к вам её собственный рассказ о своей участи, ибо я сделала бы несправедливость рассказав вам эту историю своими словами. Я писала ей, что сделаю так, и думаю что она посетит Вас. Но я боюсь, её суждения не так основательны, как сильны её выражения, и потому я прошу Вас оказать ей снисхождение. Вы скажете, что «благоразумие должно управлять всеми нашими поступками», Вы думаете, что всякий человек может отличаться такими высокими качествами, как Вы? Нет, таких людей немного, и, если Вы в этом случае не откажетесь от Вашей обыкновенной суровости, то я не знаю, чем Вы лучше её тетки, которая, как я воображаю, сердится на то, что племянница осмеливается её оскорблять и не обращает внимания на худые от того следствия.
Это дитя вверено было её попечению и должно было ей повиноваться; но малейшее подозрение, что оно хочетъ независимости, стало навлекать её гнев; но когда эта страсть воспламеняется, тогда всякое оправдание лишь умножает пламень. Если бы тетка была способна содействовать счастью племянницы, то они наслаждались бы им, но Вы знаете, и я никогда не думала, чтобы она имела сколько-нибудь нежности. Дай Бог, чтобы я обманывалась! Я жалею об этой бедной малютке, которая с младенчества была воспитана в совершенной свободе; малейшее противоречие раздражало её; и этот быстрый переход от свободы к суровому обращению тетки, в такие лета, когда она ещё не могла судить дальше настоящего, действительно мог привести к такой развязке, какая последовала. Но мне не нужно было рассуждать об этом, я знаю, что Вы сами будете судить об этом правильно и снисходительно.
Что касается до любопытного г. М., который желает знать, «бываю ли я в русских банях», то он не стоит ответа и заслуживает презрения как человек, воображающий, что он говорит остро, тогда как говорит нелепость.
Я сержусь на Вас за то, что Вы, рекомендуя мне вашего друга, пишете огромную апологию. Г. Р. [118] уверяет Вас через меня, что он употребит все зависящие от него средства доставить ему место и чин. Простуда воспрепятствовала ему вчера быть при дворе, и потому я сама отправилась с моим юным героем к фельдмаршалу [119], к коему сперва представляются все вступающие в военную службу. Он принял его ласково и представил Её Величеству. Государыня сказала, что «он прекрасный молодой человек и должен быть определен в службу. Ему нужен наставник, прибавила она, если хочет иметь успех». Я сказала фельдмаршалу, что «кандидат одарен живым умом, и не без честолюбия». Он усмехнулся и сказал: «это видно». Мне остается желать, чтобы в нем с летами как развивался ум, так и возрастал военный жар. Г. Р. и я немало смеялись, как эту куколку величали «моим героем»; куда его определят, теперь ещё нельзя сказать. Я думаю, впрочем, что Вы уже совсем потерялись в моей болтовне.
Милая моя,
С величайшим удовольствием уведомляю Вас, что наш маленький герой теперь уже офицером, хотя не высокого ранга, но надеюсь, он скоро будет повышен. Так как в первый раз его представляла ко двору я, то он назван был дамским фельдмаршалом; кроме того, Г. Р. сказал Её Величеству, что новый офицер находится под покровительством его жены, которой рекомендовали английские дамы, не осмеливавшиеся отнестись к нему. Государыня отвечала, что они хорошо сделали, избрав меня просительницею, но что это ещё не может быть ручательством за способности кандидата или его ревность ко службе. Впрочем, продолжала она, несмотря на его юный возраст, он может быть уверен, что немногие годы могут сделать великую перемену в судьбе молодого воина, и что я сама предчувствую, что он будет фельдмаршалом. Этот ответ так возгордил молодого воина, что он о нём только и думает. Когда он в мундире подошел к руке Её Величества, то Государыня спросила, «сколько ему лет». Он чрезвычайно смешался и его переводчик едва не засмЕёлся, когда он отвечал: «чрез десять месяцев будет шестнадцать лет». Государыня улыбнулась и стала говорить со мною по-русски. Ему чрезвычайно хотелось узнать, о чем она со мною говорила; но когда я сказала ему, что от того потерпит его честь, то он успокоился, думая, что его почитают человеком рассудительным.
Я весьма удивилась, когда узнала, что Ваши усилия примирить тетку с племянницею остались тщетными. Могли ли Вы ожидать лучшего? Вы говорите, что она на словах показывает к племяннице величайшую любовь, но не хочет слышать никаких оправданий. Вы хорошо знаете людей, и Вам должно быть известно, что тот, кто говорит много о своей любви к другим, её не имеет, потому что истинная любовь и приверженность не иначе могут быть выражены, как только тем, что они могут быть сокрыты. Слова здесь бесполезны, но самое маловажное действие открывает внутреннее расположение. Вы также ожидаете невозможного от племянницы; можно ли думать, чтоб эта молодая, пятнадцатилетняя девушка, вышедшая замуж за баронета, могла сознаться, что она поступила ветрено? Нет, я уверена, что она никогда не сознается, ибо ничто не принуждает её почувствовать, что она поступила неблагоразумно; и этого никогда не будет. Вы шутите надо мною и пишете: «надобно быть очень умною, чтобы с мистрис N. говорить о супруге и детях, это значит тоже, что дать ей шить рубашку тогда, как целое общество занимается кадрилью»; Вы это можете отнести к себе.
Я прошу Вас показать мне, в чем состоит острота в помещённых Вами стихах; я сделалась так глупа, что не знаю, что со мною делается, только может быть холодный здешний климат может меня извинить в недостатке понятливости. Ваша и пр.
