Уже к 10 октября, преследуя деморализованного поражением противника, русские войска обложили Карс. Тверские драгуны заняли позицию с западной стороны крепости. Брусилов, как и другие офицеры полка, получил небольшую брошюру: то был напечатанный типографским способом план карских укреплении. Русская военная разведка заблаговременно и на этот раз удачно позаботилась о войсках: все форты и батареи сильнейшей оттоманской крепости были аккуратно изображены каждый на отдельной страничке. Для Брусилова обстоятельная эта разведывательная карта свидетельствовала прежде всего о том, что их полк поставлен против самого опасного участка… Так оно и было: путь к крепости преграждала небольшая, но очень бурная река, а за ней возвышались горы; горы же венчались окопами и батареями. Утром Брусилов сопровождал командира полка на рекогносцировку — впечатление от турецких укреплений осталось внушительным.
Началась муравьиная работа пехоты: копание траншей и укрытий, медленное продвижение вперед к стенам крепости, еще на сто шагов, на двести, на тысячу… Турки тоже не дремали и пытались внезапными вылазками помешать осаждающим. Тогда пехотинцы вызывали на помощь кавалерию. На западной стороне в таких случаях поднимался Тверской драгунский полк. На рысях драгуны двигались через мелководную реку навстречу туркам, но те всякий раз уклонялись от боя. Брусилов, непременный участник всех этих контратак, почувствовал, что противник теперь не так упорен, как год назад. «Турки — уже не те вояки, что прежде», — заметил он, сравнивая весеннюю осаду Карса с нынешней.
Штурм крепости готовился обстоятельно и целенаправленно. К счастью для дела, фактическим руководителем наступления стал генерал Лазарев — способный и решительный военачальник, полная противоположность Лорис-Меликову, номинальному командующему. Штурм решено было проводить ночью, учитывая, что турецкие войска хуже переносят нервную сумятицу ночного боя, поддаются панике, их командиры легко теряют управление.
В вечерних сумерках 5 ноября полки были построены перед атакой. Было холодно, в низинах уже белел снег, с гор дул ледяной ветер. Брусилов, кутаясь в бурку, закрывая лицо башлыком, выслушал приказ: полк должен не допустить прорыва противника из крепости по Эрзерумской дороге. Хрипловатым, простуженным голосом командир полка закончил:
— …Помните, что наша борьба с турками за избавление болгар-христиан от турецкого насилия — дело святое, а поэтому забудьте все мирское и направьте все ваши помыслы и усилия только к уничтожению врага.
В русской армии было давнее обыкновение, как надлежит всякому воину готовиться к предстоящей кровавой сече. Надевали чистую рубаху, исповедовались и причащались у полкового священника, оставляли письма родным, давали наказ товарищам, кому что отдать после смерти: тому-то кинжал в серебряной оправе, тому — образок святого Георгия — покровителя православных воинов — на серебряной цепке, а тому вот — новые, ненадеванные сапоги. К возможной кончине тут готовились деловито и спокойно.
Алексей Брусилов тоже проделал этот подобающий воину обряд, но скорее как дань обычаю, нежели по сильному внутреннему чувству: в двадцать четыре года в собственную смерть не очень-то верят. Как и у многих иных молодых офицеров того времени, у него не имелось глубокой религиозной убежденности, христианское учение он знал плоховато, а над мировоззренческими вопросами, подобно большинству людей его круга, не задумывался пока. А к завещаниям, как и все молодые люди, испытывал пренебрежение. С неподдельным душевным волнением он исполнил одно: написал приемному отцу, благодаря его за все и, как водится в таких случаях, попросив прощения.
Как только ночная мгла плотно легла над Карсом и окрестными горами, русские пехотные колонны в полной тишине и кромешной тьме начали выдвигаться к турецким фортам. Огонь открывали только с очень близкого расстояния или уже будучи обнаруженными противником. Повсеместно происходили штыковые атаки, переходившие в рукопашные схватки. В темноте Брусилов и другие драгуны не видели, разумеется, поля боя, но своеобычную музыку его они слышали прекрасно, а понимать подобные мелодии они уже научились очень хорошо. Сомнений не оставалось: наша брала! При первых же солнечных лучах стало очевидно: почти все турецкие форты пали, участь сражения была решена.
Решена, но не кончена. Вот теперь-то и вводилась в бой кавалерия. Колонны турок вышли из ворот и двинулись на запад, то есть к Эрзеруму, надеясь пробиться к своим. Двинулись, как казалось Брусилову, прямо на тверских драгун.
Разумеется, ни Брусилов, ни командир его полка не знали, что турецкий главнокомандующий в Карсе Гуссейн-паша уже бежал с небольшой свитой, бросив свою армию на произвол судьбы. В покинутых ими войсках нашлись, однако, офицеры, которые сумели собрать бегущих в панике солдат, построить их в ряды и повести по Эрзерумской дороге. Полк драгун быстрым маршем двинулся наперерез. Эскадроны четко, как на параде, вышли на дорогу и развернулись фронтом перед отступающими турками. Кое-как построенная пестрая их колонна приближалась. Брусилов уже хорошо различал короткие синие куртки турок, перепоясанные ремнями, фески с пышными кисточками. Он сжимал эфес шашки, вот-вот ожидая привычной команды идти в атаку. Вдруг турецкая колонна стала. Вперед вышло несколько человек, оживленно жестикулировавших в сторону русских. «Сдаются, сдаются!» — пронеслось по рядам драгун.
Так оно и было. Увидев, что они окружены, и не надеясь пробиться сквозь заслон русской кавалерии, турки сдались. Впоследствии Брусилов рассказывал об этом с обычным благожелательством русского человека к чужому несчастью, даже если это несчастье бывшего неприятеля: «Действительно, рассматривая положение турок, нужно сознаться, что у них другого выхода не было: до Эрзерума было не менее трех-четырех переходов, вышли они в одних своих куртках, без всякого обоза, и в таком состоянии, без пищи, по колено в снегу пройти им до Эрзерума было бы невозможно».
Что ж, и в самом деле невозможно, должно быть, и Брусилов вполне тут сочувствует, сочувствует искренне: замерзнут в куртках-то… Но сам Брусилов принадлежал к той армии, которая приучена была делать именно невозможное. Суворовские полки, окруженные в снежных горах, пробились через превосходящего противника чуть ли не босиком, хотя «по правилам» им полагалось бы сдаться. И так было и до и после великого Суворова. По соседству с брусиловской дивизией турками был окружен небольшой русский гарнизон в замке крепости Баязет. Ни хлеба, ни боеприпасов, а осаждающих ровно в десять раз больше (это потом точно высчитали военные историки). И что же? На предложение сдаться, что было бы вполне «по правилам», капитан, командовавший гарнизоном, сказал, что русские не сдают крепостей, а сами берут их…
