И снова посыпались к исправнику жалобы: там корчму разгромили и расправились с ночевавшими в ней панами, там в лесу шляхтичей перехватили, там среди бела дня пришли в дом к посессору. От губернатора прибыла бумага: Кармалюк бежал по пути в Крым. И приказ: поймать, заклепать в кандалы и препроводить в Каменец-Подольск. Черти б вас всех поймали! Он ловит его, отправляет, а они там ни наказать как следует не умеют, ни удержать.
— А это еще что такое? — увидев канцеляриста Какурина с бумагой, сердито крикнул исправник, вымещая на нем зло. — Опять от губернатора? Опять приказ: поймать, заклепать и представить?
— Никак нет, ваше благородие. От пана Пигловского…
— Что? И его навестил Кармалюк? — с открытым злорадством спросил исправник. — Ограбил? Поджег? Высек? Так ему, болвану, и нужно! Пляшет под дудку сумасшедшей жены, а потом — ах! ах! — спасите! К губернатору с жалобами летит! Так пусть вот губернатор и спасает его! Ах, канальи! Пошел вон, дубина! Стой! Передай это заседателю Гульдину и пусть немедля скачет туда и все расследует. И повально обыски провести! Всю инвалидную команду туда, верховую шляхту вытребовать из близлежащих сел. И день, и ночь обшаривать все леса, но поймать Кармалюка.
З багатого хоч я й вiзьму —
Убогому даю.
Отак rpoшi подiливши,
Я гpixiв не маю…
Закончилась Отечественная война. Но толки о том, что царь дарует крестьянам свободу, не подтверждались. «Мы проливали кровь, — говорили ополченцы, возвращаясь в свои села, — а нас опять заставляют потеть на барщине. Мы избавили родину от тирана, а нас опять тиранят господа». Никто не верил, что после победы над Наполеоном, победы, ради которой народ принес столько жертв, все останется так, как было.
— Царь дал указ о свободе, паны его спрятали, — говорили на ярмарках и в корчмах мужики.
Карл Маркс, анализируя этот период русской истории, писал: «В начале своего царствования Александр I призывал дворянство освободить своих крестьян, но безуспешно. В 1812 г., когда крестьян призывали записываться в ополчение (милицию), им, хотя и неофициально, но с молчаливого согласия императора, было обещано освобождение от крепостной зависимости в награду за их патриотизм; с людьми, защитившими святую Русь, нельзя-де дольше обращаться как с рабами».[13]
И вот 30 августа 1814 года с амвонов церквей попы начали читать царский манифест о «свободе». Мужики слушали слова и ушам своим не верили.
— «Крестьяне, верный наш народ, — гнусавили попы, читая манифест, точно святое писание, — да получат мзду свою от бога…».
— Аминь!.. — брякали невпопад мужики.
Поп окидывал их строгим взглядом, продолжал:
— «Пребывая верны своему долгу и званию своему, умножат прилежание свое к сельским трудам и ремесленным промыслам и тем исцелят нанесенные неприятелем разорения…»
— Вот и сказал нам царь-батюшка то, что говорят богачи нищим: бог, мол, подаст. Нет, хлопцы, от царя мы воли, видно, не дождемся…
— А кто же даст? — спросил совсем обескураженный Данило, который верил слухам, что паны прячут царский манифест о воле.
— А кто тебя из полка отпустил? Командир? — спросил Устим.
— Ты знаешь: сам ушел.
— Вот и волю тебе самому придется добывать! Нечего нам стоять с протянутой рукой перед панами и ждать, пока они скажут: «Бог подаст». Громить и жечь их! Отбирать добро и раздавать бедным людям!
Не было такого дня, чтобы генерал-губернатору не докладывали о пойманных беглых солдатах, чтобы не приносили приговоров на конфирмацию. На плацу не утихали барабан и флейта, под звуки которых гнали солдат сквозь строй шпицрутенов прямо на тот свет. Но уже два с половиною года генерал-губернатор Бахметьев ждет и не может дождаться, когда ему доложат, что пойман Кармалюк. Отряды его разрастаются, охватывая все новые и новые уезды. Пример его заразителен — а молва народная несет эту заразу, как холеру, — для всех хлопов. И то, что во всех концах губернии катастрофически растет число поджогов имений и убийств владельцев их, имеет прямую связь с Кармалюком. Кармалюк со своими «шайками» оказывает всяческую помощь — даже деньгами — тем крепостным, которые убегают от хозяев своих!
И помещики не довольствуются жалобами губернским властям. Граф Сераковский обращается прямо к наместнику царства Польского цесаревичу Константину Павловичу. По ревизии 1795 года в его селе Женышкивцах было двести семьдесят пять душ, а сейчас осталось всего сто сорок восемь. Причину бегства граф усматривает не в жестоком обращении с крепостными, а в поисках ими свободы. Со всех концов губернии поступают к генерал-губернатору тревожные сведения: там крестьяне отказываются выполнять панщину, там грозятся прогнать землемера, если экономия вздумает уменьшать их наделы. Все это прямое влияние Кармалюка. И генерал-губернатор снова рассылает строгий приказ: употребить все силы, если понадобится, то и части воинские, но Кармалюка поймать.
Легко дать приказ, да трудно его выполнить. Кармалюк, появлялся, точно с неба падал, и исчезал, словно сквозь землю проваливался. Исправник сбился с ног, гоняясь за ним, паны потеряли покой и сон, ожидая его нападений. В корчмах и на ярмарках только и разговору было, что о Кармалюке: какого пана поджег, какого посессора выпорол, как от облавы ушел.
В каждом селе имелся дом — а то и несколько, — где Устима и его хлопцев в любой час ночи могли обогреть и накормить. В корчмах, стоявших на глухих лесных дорогах, они тоже были как дома. Но в январе 1817 года шляхта с помощью солдат начала такие повальные обыски и облавы, что Кармалюк со своим загоном вынужден был перейти в лес. Дни стояли холодные, вьюжные. Кое-кто начинал роптать: от такой жизни недолго и на тот свет отправиться. Устим напряженно раздумывал над тем, что же делать дальше. Оставаться здесь, в своем уезде, было опасно: паны, гоняясь за ним два с половиной года, совсем озверели. Уходить куда-то в чужие края — дело тоже рискованное: там на первой же заставе могут схватить. Да не все и согласятся уходить далеко от своих сел.
Да, трудно действовать зимой. И два лета прошло совсем не так» как ему хотелось. Никак почему-то не сколотить ему такой загон, чтобы в нем люди были постоянные. Одни приходят, другие уходят. И больше так: отомстил человек за какую-то свою обиду и просится: «Помоги, батьку, забрать из села семью и уйти в Бессарабию». Как тут откажешь, когда видишь, что пан шкуры с жены и детей сдирает.
Устим расспрашивал стариков о гайдаматчине и не мог понять: каким же секретом владел Максим Железняк, который сумел поднять столько народу? Дни и ночи думал над тем, как поднять тысячи людей, чтобы выжечь, изгнать всех панов с Подолии. Или этого нельзя сделать за два-три года? Или особого момента надо выждать? Гайдамаки ведь тоже, как рассказывают, почти сто лет жгли то одного, то другого пана, пока не набрались силы и не гульнули так, что запылало все. Нет, нужно зиму переждать, а весной начать собирать хлопцев со всего света. А летом и ударить.
