Ровно в 12 мы одетые ждали в передней. Машина не пришла в 10 минут первого, в 15 минут... Тогда мы подумали, что машина нас ждет на улице и быстро спустились вниз. На улице машины не было, и мы в панике бросились к лифту – вдруг, пока мы выходили, нам звонили. Когда мы запыхавшись вошли в квартиру, нам сказали, что звонили, но спрашивали Буэнессу Алексан-дровну!»
Да, у нас все так и осталось со времен Ильфа и Петрова. Ничего никому не нужно. К сожалению, это так. А вот насчет Буэнессы Александровны мне звонят очень часто.
Настоящие рассказчики просто так, в случайной компании, никогда ничего не рассказывают. Таким рассказчикам нужна подходящая аудитория, условия и, разумеется, настроение. А рассказывают в любых условиях, в любое время и случайным слушателям только устные графоманы. Так я решил назвать этих рассказчиков. Смысла у рассказываемых ими историй нет никакого. Нет там и сюжета, я уже не говорю о соли и перце – в основном это какие-то воспоминания о пережитых ощущениях на уровне акынов: рассказываю то, что сам видел и слышал. Близкие друзья, родственники знают за этими людьми такой грех и, кто как может, пытаются облегчить себе общение с устным графоманом. Михаил Кокшенов, например, зная, что наш оператор страдает этим недугом, сразу, как только тот начинал что-нибудь рассказывать, перебивал его вопросом:
– На сколько минут рассказ?
И какой бы не последовал ответ, говорил:
– Извини, сейчас у нас нет времени, надо снимать.
И очень тем самым выручал всю съемочную группу, потому что, когда Кокшенова не было, нам приходилось выслушивать оператора до конца. Я же давно, до встречи с нашим оператором, пытался понять – что же заставляет этих людей рассказывать свои нудные, бессмысленные истории окружающим. И, мне кажется, уже давно пришел к правильному выводу.
Я лежал в кардиологическом отделении в Баку, и в нашей палате был инфарктник Ашот, таксист. Как только представлялась возможность, он, преодолевая одышку, начинал рассказывать какие-то никому из нас абсолютно не интересные истории. Все в палате, а нас там было человек шесть, вежливо слушали (или делали вид, что слушали), ходячие тут же отправлялись или за кипятком, или за газетами, а остальным оставалось надеяться на появление медсестры или лечащего врача – только это могло остановить Ашота. Но, к несчастью, он не забывал место, на котором вынужден был прервать свой рассказ, и, когда представлялась снова возможность, тут же начинал: «Да, так вот, я не досказал самое интересное…» И шла та же бодяга. С подробным описанием погоды в тот день, места действия, во что он был одет и т. д.
И вот однажды, когда Ашот рассказывал нам очередную историю, появилась медсестра и сказала, что поведет его на промывание желудка, так как утром ему будут делать рентген.
– Чем будем промывать, пивом? – пошутил Ашот, подмигнув нам.
– Еще чего! Кипяченой водой, – ответила сестра. – Трехлитровый баллон я тебе уже приготовила...
– Ну, давай Ашот, ни пуха тебе, ни пера! – проводили мы его на эту неприятную процедуру, порадовавшись одновременно, что не надо дослушивать рассказ.
– Придешь, доскажешь свою историю, – тем не менее добавил кто-то не без ехидства.
Через час сестра привела Ашота, бледного, как-то даже пожелтевшего, с еще более ощутимой одышкой и заострившимися чертами лица.
– Выпил чуть больше полбаллона, а дальше ни туды, ни сюды, – сообщила нам сестра. – Пойду посоветуюсь с дежурным врачом.
– Воду подсолили? – спросил кто-то. – Если б подсолили, все было бы нормально...
– Ладно, ребята, все это ерунда, – с трудом раскрывая рот, с клокотанием в горле начал Ашот. – Лучше слушайте дальше. Так вот...
И он продолжил свой рассказ. Рассказывал, несмотря на то, что в желудке у него булькало полтора литра кипяченой воды, диафрагма подпирала чуть ли не к самому горлу и каждое слово он выдавливал из себя с огромным трудом, а потом жадно и торопливо заглатывал новые порции воздуха. Но все же говорил. И мы, пораженные этим, завороженно слушали этого пожилого, тяжело больного человека.
И, слушая Ашота, я понял, что устный графоман – это тоже призвание. Он так создан природой – он должен рассказывать. И когда кто-либо пытается остановить его коварным вопросом: «На сколько минут рассказ?» – мне каждый раз удается засечь во взгляде устного графомана плохо скрытую мольбу: «Дайте рассказать, прошу вас, ну пожалуйста!»
Поэтому я стараюсь выслушивать их до конца, хотя дается мне это с огромным трудом.
Дрель, «Шилялис» и «Горбуша в томате»
В 80-х годах в Союзе кинематографистов пользовалась популярностью новая форма поездки за границу – индивидуальный туризм. То есть приходилось проходить все те же проверки на благонадежность, но ехал ты один по избранному самим маршруту. Разумеется, по странам социалистического лагеря.
Я выбрал ГДР и Венгрию – до меня по этому маршруту ездил мой приятель-сценарист и был очень доволен поездкой, и к тому же предложил мне номера телефонов людей в Будапеште, готовых купить электрическую дрель и телевизор «Шилялис». Поскольку денег в те времена нам меняли мало, то эти номера телефонов решающим образом повлияли на выбор маршрута моей поездки.
Другой приятель-режиссер, побывавший до этого в ГДР, посоветовал мне взять с собой побольше консервов горбуши в металлических банках – у нас они стоят копейки, а хозяева рыбных магазинов расхватали у него по бешеным ценам в момент.
Дрель, «Шилялис» и «Горбуша в томате»
Другой приятель-режиссер, побывавший до этого в ГДР, посоветовал мне взять с собой побольше консервов горбуши в металлических банках – у нас они стоят копейки, а хозяева рыбных магазинов расхватали у него по бешеным ценам в момент.
Ну я последовал советам своих опытных товарищей – купил дрель, телевизор и всего 20 банок горбуши (товарищ советовал взять не менее сотни).
Первая страна в моем маршруте значилась ГДР, а потом Венгрия. В аэропорту Шереметьево таможенников заинтересовали в моем багаже только дрель и телевизор, к консервам они привыкли – тогда все, экономии ради, возили с собой за границу еду. (Мне рассказывали интересный случай, когда артисты цирка – акробаты на перше – перед сдачей в багаж заполнили свой перш краковской колбасой, а получили багаж во Франции перед самым выступлением и, конечно, второпях забыли, чем начинен их перш. И вот идет их выступление, а атлет, что держит этот перш на своем лбу, чувствует, что акробаты что-то потяжелели, совсем другие нагрузки возникают, когда они кувыркаются там наверху, вращаются вокруг перша. И тут вдруг на глаза ему что-то стало капать, из-за чего состояние его совсем ухудшилось. Оказалось – жир от краковской. Ничего не видать, нагрузки просто запредельные. «Заканчивайте! Больше не могу!» – заорал он так, что артисты попадали сверху как яблоки с дерева, а он скинул перш и раскланивался, уже ничего практически не видя из-за залепившего глаза колбасного жира. Акробаты, ничего не понимая, под руки увели его с манежа.) – Зачем везете дрель и «Шилялис»? – спросили меня таможенники.
