На какое-то мгновение я даже растерялся. Это был беспрецедентный случай: офицер гитлеровского вермахта передал советскому дипломату информацию, которая, если она отвечала действительности, несомненно, была сверхсекретной. За разглашение ее он рисковал головой. Мы опасались, как бы не стать жертвой провокации. К тому же я не знал, насколько можно доверять майору, и потому решил ответить сдержанно и стереотипно:
— Благодарю вас, господин майор, за эту информацию. Она весьма интересна. Но я полагаю, что Германия будет соблюдать пакт о ненападении. Наша страна заинтересована в том, чтобы мир между нами был сохранен. Будем надеяться на лучшее…
— Смотрите, вам виднее, — улыбнувшись, сказал мой собеседник. Вскоре он стал прощаться и уехал.
Конечно, этот разговор, как и все другое, что представляло интерес в наших беседах на дипломатических раутах, был включен в очередное посольское донесение. Их мы регулярно посылали телеграфом в Москву.
Наши контакты с политическими деятелями третьего рейха носили сугубо официальный характер и были крайне ограничены. На приемы, которые устраивало посольство, из высокопоставленных нацистов являлся, и то далеко не всегда, лишь Риббентроп. Иногда бывали фельдмаршалы Кейтель и Мильх. Задерживались они в посольстве недолго и вскоре уезжали, обычно ссылаясь на занятость. Только два человека приходили к нам регулярно: статс-секретарь Отто Мейснер, которого считали близким к Гитлеру человеком из «старой школы» (он занимал этот же пост еще при Гинденбурге), и некий остзейский барон фон Чайковски, на визитной карточке которого значилось: «дипломат в отставке». Хотя фон Чайковски не занимал официального поста, он слыл весьма информированным человеком — доверенным лицом Вильгельмштрассе. Оба они, и Мейснер и фон Чайковски, все время твердили о необходимости дальнейшего улучшения советско-германских отношений. По их словам, германское правительство только и думает, как бы сделать отношения между нашими странами более тесными и искренними.
Обедая в посольстве в начале июня 1941 года, то есть за какие-нибудь две недели до начала войны, Мейснер намекал, что в имперской канцелярии, дескать, разрабатываются новые предложения по укреплению советско-германских отношений, которые фюрер собирается вскоре представить Москве. Это, конечно, была гнуснейшая дезинформация. Несомненно, что Мейснер и фон Чайковски преследовали вполне определенную цель: притупить бдительность советских людей.
Тесные связи с посольством поддерживали деловые люди Германии. К нам нередко приходили директора таких фирм, как АЕГ, Крупп, Маннесман, Сименс-Шуккерт, Рейнметалл-Борзиг, Цейсикон, Телефункен и другие. Представители посольства получали приглашения посетить предприятия этих фирм в различных районах Германии. Мне лично пришлось побывать на заводах Круппа в Эссене, на судостроительных верфях Бремена, на предприятии фирмы Маннесман в Магдебурге. Конечно, советским дипломатам показывали далеко не все.
Нельзя исключать, что некоторые из этих посещений устраивались в рамках гитлеровской кампании дезинформации. Но я уверен, что многие из наших собеседников-промышленников были действительно убеждены в том, что в экономическом отношении Советский Союз и Германия во многом дополняют друг друга и что развитие торговых связей на пользу обеим нашим странам.
Частым гостем в советском посольстве был один из директоров фирмы Маннесман — Гаспар. Это был высокий, всегда элегантно одетый господин средних лет. В петлице пиджака он неизменно носил красную гвоздику и не без кокетства говорил, что его называют «красным Гаспаром». Причем, уверял он, эта кличка пристала к нему не только из-за традиционной гвоздики, но и потому, что он придерживается «весьма левых» убеждений. Гаспар мог позволить себе подобную «экстравагантность», будучи очень состоятельным человеком, пользующимся к тому же большим весом в деловом мире.
Как раз в то время советское торгпредство сделало большой и выгодный заказ фирме Маннесман на партию стальных труб, и это лишний раз показало директорам фирмы, что с Советским Союзом можно вести крупные дела.
— Я очень хотел бы, — говорил Гаспар во время одного из визитов в посольство, — чтобы отношения между нашими странами всегда складывались благоприятно. Наша фирма искренне в этом заинтересована. Но, к сожалению, в Германии действуют силы, которые не понимают, в чем заключаются подлинные интересы нашей нации. Они могут снова привести страну на край катастрофы…
Между прочим, Гаспар принадлежал к числу тех немногих деловых людей третьего рейха, которые предупреждали нас о нависшей опасности, о необходимости бдительности и осторожности, хотя и не говорили ничего конкретного о скором нападении Гитлера на Советский Союз.
Мы старались использовать временную нормализацию отношений с гитлеровской Германией, чтобы вырвать из лап гестапо прогрессивных писателей, ученых, видных антифашистов, деятелей коммунистического движения. И в Берлине и в Москве немцы часто обращались с просьбой разрешить выезд в рейх того или иного лица. Некоторые из этих людей гитлеровцев особенно интересовали, и в тех случаях, когда советская сторона считала возможным удовлетворить подобные просьбы, нами выдвигались контртребования об отправке в Советский Союз тех, кого мы хотели вызволить. Таким образом были освобождены многие антифашисты, в том числе бывшие бойцы Интернациональной бригады в Испании, захваченные гитлеровцами во Франции.
Однако добиваться этого порой приходилось месяцами и притом не всегда успешно. Мы, например, так и не смогли получить от немцев согласия на отправку в Советский Союз всемирно известного французского физика Поля Ланжевена. Были все основания опасаться за жизнь этого талантливого ученого и видного прогрессивного деятеля. В 1935 году Ланжевен участвовал в Народном фронте во Франции, был избран почетным членом Академии наук СССР и никогда не скрывал своих антифашистских убеждений.
Этого гитлеровцы ему не простили. На наши многократные запросы министерство иностранных дел Германии сперва отвечало, будто Ланжевена не могут разыскать, а затем откровенно заявило, что, поскольку Ланжевен занимался не только наукой, но и «враждебной Германии» деятельностью, компетентные германские власти отказываются его нам передать. Чтобы добиться освобождения Ланжевена, мы даже задерживали какого-то субъекта, выдачи которого настойчиво требовали немцы. Но и это не помогло. Ланжевен так и остался в руках гитлеровцев. В конце 1941 года он был арестован и брошен в тюрьму, а позднее отправлен в город Труа под надзор гестапо. Его жизнь могла окончиться трагически, но с помощью бойцов движения Сопротивления Ланжевену удалось бежать в нейтральную Швейцарию. После освобождения Франции в 1944 году Ланжевен вернулся в Париж и вступил в Коммунистическую партию. Он умер в 1946 году и похоронен в Пантеоне как национальный герой…
