— Эти стены как из папиросной бумаги, — с яростью сказал Лемаск.
Феликс спрятал револьвер в карман и прорычал:
— Ну когда же эти чертовы англичане наконец-то пришлют нам бесшумные пистолеты, о которых мы их просили?
— Пойдем со мной, — сказал Жербье. — Поищем место получше.
Жербье и Феликс вышли из комнаты. Лемаск мгновенно встал перед дверью, на тот случай, если бы Дуна захотел сбежать. Но Дуна оставался неподвижен.
Лемаск не ожидал ничего того, что происходило. Он готовился с глубоким восторгом к акту, который должен был быть ужасным, но очень торжественным. Должны были сидеть три человека: руководитель организации, Феликс и он сам. Перед ними предатель должен был защищать свою жизнь ложью, с отчаянными криками. Они должны были поймать его на противоречиях. А затем Лемаск должен был убить его, гордясь тем, что проткнул преступное сердце. Вместо этого мрачного и сурового правосудия — песня маленькой девочки, шаги его соратников, отзывающиеся на верхнем этаже, а перед ним — человек со светлыми рыжими волосами, молодой, с печальным, смиренным лицом, с родинкой прямо над серединой верхней губы, смотревший, не отрываясь, на красное одеяло.
На самом деле Дуна больше не видел одеяла. Он видел лишь Франсуазу, в участке, среди пытающих ее полицейских. Дуна все больше прислонялся к стене. Он был на грани обморока. Но в глубине его слабости был только ужас.
Маленькая девочка продолжала петь. Ее дрожащий тонкий голосок невыносимо действовал Лемаску на нервы.
— Как вы могли это сделать? — спросил он Поля Дуна.
Тот механически поднял голову. Лемаск не мог угадать видения, проносившиеся в памяти Дуна, придавая его глазам такое покорное, стыдливое и озабоченное выражение. Но он видел в них такое глубокое человеческое несчастье, как будто Дуна плакал.
Вернулись Жербье и Феликс.
— Бесполезно, — сказал Феликс. — Подвал соединяется с подвалом соседнего дома, а на чердаке слышимость еще лучше, чем здесь.
— Но мы должны что-то сделать, мы должны, — бормотал Лемаск, его руки уже дрожали от нетерпения.
— У нас должен был быть тяжелый нож. У Бизона всегда есть такой с собой.
— Нож, — пробормотал Лемаск. — Нож… Вы же не всерьез?
Открытое круглое лицо Феликса налилось кровью.
— Ты думаешь, мы пришли сюда ради забавы, дурень? — рычал Феликс почти угрожающим тоном.
— Если вы попытаетесь сделать это, я остановлю вас, — зашептал Лемаск.
— А я выбью все твои зубы, — сказал Феликс.
Жербье опять улыбнулся.
— Посмотри в столовой и на кухне, может найдешь там что-то, что может пригодиться, — сказал он Феликсу.
Лемаск возбужденно подбежал к Жербье и сказал ему на ухо:
— Это невозможно, только подумайте, я прошу вас. Это же убийство.
— Но мы все равно пришли сюда, чтобы убить, — сказал Жербье. — Ты согласен?
— Я… Я согласен… — заикался Лемаск. — Но таким образом… Мы должны…
— Таким образом, как нужно сделать, я знаю, знаю, — сказал Жербье.
Лемаск еще не привык к его полуулыбке.
— Я не боюсь, клянусь вам.
— Я знаю, я знаю… Это что-то совсем другое, — ответил Жербье.
— Я ведь делаю что-то подобное в первый раз в жизни, понимаете, — продолжал Лемаск.
— Для меня это тоже впервые, — сказал Жербье. — Думаю, все получится.
Он посмотрел на Поля Дуна, который, съежившись, казался совсем маленьким. Его слабость исчезла, как и образ Франсуазы. Наступала последняя эра мира.
Дверь открылась.
— Проклятый дом, — сказал Феликс, руки его были пусты.
Он выглядел очень устало, его взгляд бродил по комнате, обходя место, где стоял Дуна.
— Мне кажется, — быстро сказал Феликс, — мне кажется, что лучше было бы оставить его тут до ночи, пока не придет Бизон.
— Нет, — сказал Жербье. — Мы слишком заняты, а кроме того, я уже хочу доложить шефу, что дело сделано.
— Боже мой, Боже мой, мы же не можем пробить ему череп рукояткой револьвера, — сказал Феликс.
Поль Дуна в этот момент сделал свое первое спонтанное движение. Он безвольно забил хилыми руками и выставил ладони перед лицом. Жербье понял, как сильно Дуна боится физических страданий.
— Намного больше смерти, — подумал Жербье. — Вот так полиция и заставила его предавать.
Жербье обратился к Феликсу:
— Вставь ему кляп.
Когда Феликс заткнул рот Дуна своим крепко скрученным носовым платком, а Дуна упал на матрас, Жербье спокойно сказал:
— Задушите его.
— Как? Руками? — спросил Феликс.
— Нет, — ответил Жербье. — В кухне есть полотенце, оно прекрасно подойдет.
Лемаск начал шагать по комнате. Он не замечал, что так сжимает пальцы, что костяшки трещат. Внезапно он навострил уши. Маленькая девочка в соседнем домике снова начала петь. На лице его было такое выражение, что Жербье опасался, как бы у парня не произошел нервный срыв. Он подошел к Лемаску и грубо опустил его руки.
— Теперь не суетись, — сказал Жербье. — Дуна должен умереть. Для этого ты пришел сюда — чтобы помочь нам. Из-за него застрелили одного нашего радиста. Другой товарищ подыхает в Германии — тебе этого мало?
Молодой человек хотел что-то сказать, но Жербье не дал ему этого шанса.
— Ты чиновник в ратуше. Я это знаю, и ты офицер резерва. И это не твоя работа — убивать беззащитного человека. Но Феликс автомеханик, а я инженер. Но правда в том, что сейчас и ты, и Феликс, и я только члены движения Сопротивления, и никто больше. И это меняет все. Разве ты мог подумать раньше, что тебе придется заняться изготовлением поддельных печатей и штампов, фальшивых документов, что ты будешь гордиться этой работой? Ты просил о более серьезной работе. Тебе ее дали. Теперь не жалуйся.
Феликс вернулся бесшумно и внимательно слушал.
— У нас есть специалист по казням, — продолжал Жербье. — Но сегодня он отдыхает. Кто-то другой должен сделать его тяжелую работу. Нам придется научиться. Это не месть. Это даже не правосудие. Это необходимость. У нас же нет тюрем, чтобы защищаться от опасных людей.
— Верно, — сказал Феликс. — Я рад, что послушал тебя.
Его открытое круглое лицо выражало непреклонную ясность. Он осторожно развернул длинное кухонное полотенце, которое принес с кухни. Лемаск все еще дрожал. Но его дрожь была подобна слабости после приступа жара.
— Перенесите Дуна на это кресло, — приказал Жербье. — Феликс пусть встанет перед ним, я буду держать его руки, а Лемаск — ноги.
Дуна не сопротивлялся.
И рассеянно поражаясь тому, с какой легкостью все осуществлялось — со столь немногочисленными внутренними препятствиями — Жербье встал за спинкой кресла, над которой торчала голова Дуна. Но когда он взял Дуна за плечи, то остановился. Он только сейчас заметил, что на шее Дуна, чуть ниже уха, есть такая же родинка, что над верхней губой. Из-за этого крошечного пятнышка плоть вокруг него показалась более живой, более нежной, еще более уязвимой, как кусочек детства. И Жербье чувствовал, что эта плоть неспособна вынести ни грамма страданий. С такой плотью предательство Дуна показалось невинным. Бизон смог бы вынести пытки. И Феликс. И сам Жербье. Но Дуна не смог, как не смог бы и этот молодой человек, который сжимал колени приговоренного, и дышал как человек в последней стадии агонии.
