Стоя напротив Жербье, Феликс ждал, пока руководитель даст ему сигнал. Но руки Жербье так окаменели, что он не мог поднять их до плеч Дуна.
— Без сомнения, в этот момент выражение лица Феликса было куда страшнее, чем у его жертвы, — подумал Жербье.
Потом он подумал о доброте Феликса, об его верности и храбрости, о его жене, о болезненном и недоедающем маленьком сыне, обо всем, что сделал Феликс для Сопротивления. Не убить Дуна означало убить Феликса. Живой Дуна мог выдать Феликса. Это тоже можно было прочесть на маленьком коричневом пятнышке и на нежной плоти вокруг его. Вдруг Жербье снова почувствовал силу в своих руках. Не вина Дуна в том, что ему придется умереть, и не вина тех, кто убьет его. Тот единственный, кто виновен во всем — враг, навязавший фатальный ужас французам.
Руки Жербье упали на плечи Дуна, но в то же время Жербье прошептал ему в ухо:
— Клянусь тебе, старина, ты не почувствуешь никакой боли.
Скрученное кухонное полотенце обвило слабую шею. Феликс бешено рванул за оба конца. Жербье почувствовал, как быстро жизнь покинула руки, которые он держал. Ему показалось, что конвульсии прошли по его собственному телу. Каждая из них давала Жербье новый заряд ненависти к немцам и тем, кто стал их орудиями.
Жербье перенес тело Дуна на матрас и накрыл красным одеялом.
Он подошел к окну. Через щели в ставнях он увидел только пустой участок земли. Место действительно было подобрано удачно.
Феликс надел свой котелок. Его короткие толстые ноги все еще не могли успокоиться.
— Мы идем? — спросил он хриплым голосом.
— Минутку, — сказал Жербье.
Лемаск подошел к нему. Его острое, нервное лицо все было покрыто потом.
— Я не думал, — сказал он, — что один человек может сделать так много для движения Сопротивления.
Он тихо заплакал.
— Я тоже не думал, — сказал Жербье.
Он бросил быстрый взгляд на красное одеяло и добрым голосом сказал Лемаску:
— Ты всегда должен носить с собой таблетки цианида. И если тебя схватят, придется воспользоваться ими, старина.
І
Жан-Франсуа очень быстро шел вдоль Английской променады, хотя было еще слишком рано, чтобы посетить фешенебельный бар и, как каждый день, встретиться там с парой друзей, такими же, как и он, беженцами из Парижа, кому, как и ему, нечего было делать.
Жан-Франсуа торопился из-за солнца, из-за моря, накатывавшего на берег, и из-за своей молодости. Перед тем как выйти на Площадь Массена, Жан-Франсуа остановился у ателье модного портного. В витрине висели халаты из тончайшего шелка, которые можно было купить без карточек. Жану-Франсуа не слишком была нужна одежда. Но он все же зашел в ателье. Так или иначе, ему чем-то необходимо было заняться. Продавец улыбнулся ему, потому что все улыбались Жану-Франсуа. Жан-Франсуа был красив, строен, прост, с голубыми глазами, которым нечего было скрывать. И так как продавец улыбнулся ему, Жан-Франсуа купил два шелковых халата. Он вышел на улицу, чувствуя себя полным дураком, и рассмеялся. В эту минуту он заметил человека в кожаной куртке, невысокого, толстенького и сильного, у которого плечи при ходьбе очень сильно тряслись.
— Феликс, — радостно крикнул Жан-Франсуа, — Феликс Тонзура!
Человек обернулся твердым, быстрым движением, узнал Жана-Франсуа и только потом улыбнулся. Они вместе служили в разведывательном корпусе во время войны.
— Ты не изменился, старина, — сказал Феликс, — все такой же молодой и красивый.
— А как насчет тебя, давай посмотрим… — начал Жан-Франсуа.
Он захотел снять с Феликса Тонзуры шляпу, чтобы посмеяться над его лысиной, благодаря которой тот заработал свое прозвище. Но Феликс остановил его.
— Я боюсь сквозняков, — сказал он грубовато.
— Как тебе живется в Ницце? Что с твоим гаражом в Леваллуа? — спросил Жан-Франсуа.
— Фрицы заставили меня работать на них в их ремонтной мастерской. Ну, ты можешь себе представить, я оставил им парочку изуродованных машин.
Полное, напряженное лицо Феликса приобрело то незабываемое выражение, которое всегда замечал Жан-Франсуа, когда Феликс сидел в засаде или выходил на патрулирование. Он был храбрым, прямым, честным человеком, а таких людей Жан-Франсуа любил.
— Давай выпьем, — сказал он.
Но Феликс отказался. Выпить можно и позже. Сначала он хотел поговорить с Жаном-Франсуа.
— Что ты сейчас делаешь в гражданской жизни? — спросил Феликс.
— Ничего, — ответил Жан-Франсуа.
— А против бошей?[5]
— Ну, тоже ничего, — сказал Жан-Франсуа медленно.
— Почему ничего?
— Не знаю, — ответил Жан-Франсуа. — А что я могу сделать против них? Что можно сделать в одиночку?.. И никого нет вокруг…
— Ну, я нашел тебе одну работенку, лодырь, — сказал Феликс. — Как раз для тебя. Доставлять секретные бумаги в штаб, прятать оружие и учить молодых ребят обманывать полицейских и Гестапо. Настоящая работа для разведчика. Большая жизнь.
— Большая жизнь, — повторил Жан-Франсуа.
Внезапно он почувствовал потребность в ком-то, кто руководил бы им.
— Тебе придется вставать рано, — продолжал Феликс, — и проводить ночи в дороге, не зная, что происходит, и даже не стараясь это узнать.
— Я люблю путешествия и я не слишком любопытен, ты знаешь, — сказал Жан-Франсуа.
Феликс Тонзура на мгновение сконцентрировал взгляд на атлетических плечах собеседника, на его красивом лице, таком светлом и решительном.
— Нам как раз нужны такие бойцы, как ты. Этот день прошел для меня не зря.
Они прошли немного в тишине, довольные друг другом. Затем Феликс сказал:
— Мы встретимся с тобой завтра в Марселе. У меня там маленькая велосипедная лавка. Благодаря ей я обеспечиваю своих детей и имею прикрытие. Я скажу тебе адрес.
Жан-Франсуа полез в карман за записной книжкой.
— Не так, мой мальчик, не так, — воскликнул Феликс. — Никогда ничего не записывай. Все учи наизусть, все держи только в голове.
Феликс жестко взглянул на Жана-Франсуа и продолжал;
— И забудь, что у тебя есть язык. Держи рот на замке. Понятно?
— Я же не сумасшедший, — сказал Жан-Франсуа.
— Так все говорят, — заметил Феликс, — но потом оказывается, что у тебя есть жена…
Жан-Франсуа пожал плечами.
— Или родственники, от которых ты никогда ничего не скрываешь, — продолжал Феликс.
— Мои родители умерли, у меня есть только старший брат, который не захотел уехать из Парижа, — сказал Жан-Франсуа.
Он вдруг рассмеялся и добавил:
— Я без ума от него, но если я ему что-то и расскажу, то это совершенно безопасно. Он как ребенок.
