«Пушкин влюбился в Голицыну смертельно, — вспоминал впоследствии Андрей Карамзин, — он проводит у неё вечера, лжет от любви, сердится от любви, только ещё не пишет от любви».
Ох, как ошибался в этом прославленный историк. Пушкин писал стихи Голицыной, но не как прекрасной женщине, а как человеку. Ибо она в силу своего ума и способности мыслить свободно достойна была более высокого титула, нежели «муза поэта». Ее предназначение и её влияние на мужчину было значительно больше.
«Но я вчера Голицыну увидел
И примирился вновь с отечеством моим», —
это больше, чем дежурный комплимент прекрасной даме. Более того, в 1818 году Пушкин послал Авдотье Голицыной оду «Вольность» со специальным посвящением. Не мадригал, не очередную забаву резвого пера, на кои он был столь щедр, а произведение серьезное, трудное, выстраданное. В нем — человеческое и гражданское кредо поэта. Такое посылают только друзьям, более того — единомышленникам. Так оно и было: «смертельная любовь» поэта довольно быстро прошла, дружба же между этими двумя незаурядными людьми сохранилась на всю жизнь.
А ведь Авдотья была по тем меркам совсем не молода — тридцати восьми лет от роду. Более того, её сердце давно окаменело, утратив единственную настоящую любовь. По иронии судьбы, любовь эта была взаимной. Более того, судьбе угодно было свести двух людей, одинаково мыслящих, одинаково чувствующих, одинаково одаренных во всем, включая… да-да, математику. Только счастья им дано не было.
Михаил Долгорукий. Гордость семьи и России. Полковник в двадцать лет — и совершенно заслуженно. В 1800 году, посетив Париж с дипломатической миссией, русский красавиц покорил сердце самой супруге Бонапарта — Жозефины. В салонах самых больших умниц Франции того времени — мадам де Сталь и мадам де Рекамье — князь долгорукий всегда был желанным гостем и самым увлекательным собеседником. В апреле 1801 года Михаил получил назначение флигель-адъютантом к только что взошедшему на престол императору Александру. Четыре года разъездов с дипломатическими миссиями: Германия, Англия, Италия, Испания, Греция…
В 1805 году на одном из светских раутов в Петербурге Михаил Долгорукий встретил Авдотью Голицыну…
«Красавец князь Долгорукий был человеком необыкновенного душевного такта, отменного воспитания, сугубо сведующий в истории и в науке математической, ума быстрого, характера решительного и прямого, сердца добрейшего и души благороднейшей», —
так характеризовал этого человека один из его современников. И это не было преувеличением.
На двадцать шестом году жизни Авдотья Голицына, «Ночная княгиня» полюбила со всем пылом юной, романтической, пылкой любви, тем более страстной, что надежда на её обретение была уже почти утрачена. Но Михаил любил её не первой страстью юнца, а всем существом умного, опытного, рано повзрослевшего человека. Более того, убежденный холостяк, князь Долгорукий задумал жениться. Светская жена-мотыле, пустоголовая прелестная бабочка привлекала его не больше, чем хлопотливая хозяйка дома, занятая только пересчетом ложек, да варкой варенья. И вдруг — Царь-Девица. Упустить такой шанс в своей жизни князь не мог. Но Авдотья была замужем…
Влюбленные наивно надеялись на то, что старый князь Голицын, никогда не проявлявший к своей жене ни малейшего интереса, не станет её удерживать. Не тут-то было! Голицын ответил категорическим отказом. Безутешный князь Михаил отправился на поля сражения в Восточную Пруссию и получил там за героизм русский орден Святого Георгия и прусский — Красного Орла. Он стал одним из самых молодых и лучших генералов русской армии. Современники позже сокрушались: «Если бы он был жив, то стал бы героем России…»
Увы, ни ордена, ни генеральские эполеты не принесли князю Михаилу личного счастья. Редкие встречи с возлюбленной лишь разжигали желание иметь одну фамилию и один дом — ради этого Голицына готова была пожертвовать всем, всключая свой экзотический титул и образ жизни. Но князь Голицын был неумолим. Современники утверждали, что на шведскую кампанию в 1808 году Михаил Долгорукий ушел «в поисках смерти». С его фантастической храбростью и необыкновенной добротой он быстро стал люимцем не только офицеров, но и солдат. Указывая на очередной мост, который необходимо было взять, он, стоя перед солдатами, весело крикнул:
— Кто первый возьмет, тому и награда, ребята!
Он не увидел, кому досталась награда. Единственная пуля, прилетевшая со стороны противника, попала точно в сердце, благо стоял князь в коротком сюртуке нараспашку, да ещё с трубкой в руке на отлете. Идеальная мишень…
Так кончилась единственная любовь «Ночной княгини». Ибо даже самые злые языки Петербурга не могли не отметить безупречности её поведения — как до встречи с князем Долгоруким, так и после его гибели. В неё влюблялись, её обожали — она оставалась… не безучастной, нет, доброжелательно-снисходительной. Все могли рассчитывать на её помощь, на её поддержку — растопить её сердце так никто больше и не сумел.
Современники постоянно подчеркивали, что имя княгини Голицыным было незапятнанным. В её более чем сомнительном положении — не жены законного мужа и вдовы любовника, в доме которой все приемы происходят по ночам, которая друзей-мужчин предпочитает подругам, — в этом, повторюсь, деликатном положении она оставалась на такой высоте, куда не доставали даже сплетни. «Никогда ни малейшей тени подозрения насчет нее, даже злословие не отменяли чистой и светлой её свободы…» — писал позже Петр Вяземский. Дам она, правда, раздражала невероятно, но их можно понять. Большинство современниц Пушкина, например, утверждали, что знаменитая строфа из «Евгения Онегина»:
«Не дай мне Бог сойтись на бале
Иль при разъезде на крыльце
С семинаристом в желтой шали
Иль с академиком в чепце», —
строфа эта, безусловно, относится к княгине Голицыной. Но если «не дай Бог», то зачем наведываться в особняк на Миллионой в каждое свое пребывание в Петербурге по нескольку раз в неделю? Чтобы укрепиться в отвращении? Да полноте!
Единственная новость, за которую злорадно ухватились петербургские прелестницы, оказалась та, что у князя Голицына, оказывается, существовала побочная семья и даже дети. Значит, есть какая-то червоточина в этой умничающей и стареющей красотке, если в свое время князь отказался делить с ней ложе. Значит, совершенства-то и нет. Михаил Долгорукий, единственный мужчина, который мог опровергнуть эти сплетни, давно был мертв. Впрочем, сама княгиня мало обращала внимания на великосветские измышления и глупости.
